– Только не делай вид, будто иврита не понимаешь. Запомни, и передай своим детушкам, каждый камень, который через десять минут, – тут Моти выразительно постучал ногтем по стеклу часов, – упадет на крышу, попадет прямиком в солнценакопители. Поняла?

Арабка кивнула.

– Два камня – два накопителя. Три – три накопителя. А жаловаться можешь своему мужу, пусть он учит ваших щенков точнее бросать.

Моти развернулся и, презрительно бухая ботинками, поднялся на крышу.

Я захлопнул дверь, мы вернулись к возвышению и принялись ждать. Камни перестали падать минут через шесть. Мы постояли еще немного и вернулись на пост. Моти перегнулся через парапет и заглянул вниз.

– Пустота и благолепие, – воскликнул он и принялся разоблачаться.

Пока он с ожесточением швырял на бетон каску и бронежилет, я бегло осмотрел вверенный участок наблюдения и сразу заметил в окне напротив оскаленное злобой лицо мальчишки. Он думал, будто я его не вижу, и презрительно плевал в нашу сторону. Я погрозил ему пальцем, но он, еще больше озлобясь, принялся корчить рожи. Тогда я поднес к уху трубку рации и стал делать вид, будто докладываю своему начальству, для пущей убедительности, тыча свободной рукой в сторону его дома. Мальчишка резко отпрянул вглубь комнаты и захлопнул окно.

Остаток дня мы провели в безмятежном созерцании крыш и окон, не догадываясь, какая туча сгущается над нашими головами. Как потом выяснилось, арабка тут же связалась с представителем муниципалитета, и тот подал хевронскому наблюдателю ООН жалобу о вооруженном вторжении израильской армии в мирную квартиру. Наблюдатель позвонил командиру дивизии, тот обратился к командиру полка, а он связался непосредственно с командиром нашей роты. Ротный, будучи в курсе событий, объяснил ситуацию, а ужасы вторжения списал на завиральные особенности арабского национального характера.

Поскольку никаких вещественных доказательств бесчинства израильской военщины в жалобе не фигурировало, то дело закрыли, но командир полка приказал ротному расследовать инцидент и принять меры, дабы подобного рода случаи более не повторялись. Все это мы узнали потом, а пока дождались «нун-нуна» и, забравшись в пентхауз, со стонами блаженства полезли в душ.

Счастье омовения прохладной водой может понять только тот, кто десять часов печется на солнце, и отдыхает под пропахшим пылью одеялом, прищурив глаза, чтобы горячий ветерок не запорошил их мусором. Тонкая струйка воды снимает с уставшей кожи тяжелую память о солнечном давлении и сухих поцелуях жаркого воздуха. Выбравшись из душа, мы уселись прямо в трусах и майках вокруг колченогого столика, на котором заботливый дежурный уже расставил стаканчики со свежезаваренным кофе, откинулись на спинки дешевых пластмассовых стульев и погрузились в блаженство.

Ночь влажно раскинулась над Хевроном, прохладное движение эфира холодило наши мокрые волосы и спины, а горячий кофе наполнял рот дивным ароматом. Песчаного света брус Пещеры Патриархов сиял прямо перед нашими глазами.

– Моти, – спросил я, прикрыв глаза от наслаждения, – а почему, вместо того, чтобы колотить в дверь прикладом, ты не применил к арабке свои мужские чары? Было бы забавно видеть, как она стаскивает галабие.

– Любовь нам не подвластна, – ответил Моти мягким, расслабленным голосом. – Любовь приходит сама по себе: или она есть, или ее нет. А к этой арабке я не испытывал никаких нежных чувств. Только раздражение.

– Можно подумать, будто к той, что на крыше, ты что-то испытывал. Ты вообще не подозревал о ее существовании, пока она не начала разоблачаться.

– Тогда я был на два дня моложе, – мечтательно заметил Моти. – А два дня, это очень, очень большой срок. Кроме того, в океане эмоций, окружающем человека, симпатия сама находит невидимую тропинку. Арабка отыскала меня, а я, увидев ее, согласился. Это значит, что наши сущности совпали. Ведь не просто так один человек начинает другому нравится. Сущности находят друг друга задолго до того, как встречаются физические тела.

– Ты философ, – сказал я и отхлебнул еще глоток ароматной жидкости.

Нашу беседу прервал дядя Сэм. Так звали здоровенного, похожего на гориллу американца-киббуцника. Его тело покрывали густые заросли рыжей шерсти, но голова была совершенно лысой. В списке личного состава он значился под именем Шмуэль, но сам себя называл по-американски – Самуэль, что и дало Моти основание немедленно прилепить ему кличку «дядя Сэм».

Дядя Сэм выращивал бананы в одном из киббуцов долины Мертвого моря, и это занятие полностью поглотило все ресурсы его духовной энергии. Разговаривать он мог только на эту тему, и мы очень быстро узнали подробности осеменения и выращивания пальм, а также правила и способы хранения бананов, сроки их снятия с деревьев и всякую кучу совершенно ненужных нам сельскохозяйственных подробностей. Характер у дяди Сэма оказался компанейским и располагающим: когда привозили пищу, он первым кидался к веревке, за которую мы втаскивали через парапет пентхауза тяжеленный ящик с провизией, всегда уступал очередь в душ, без разнарядки, а по велению сердца подметал и даже мыл пол в общей комнате. Наверное, именно из-за такого характера его в рекордно короткий срок перевели из стажеров в полноправные члены киббуца, и этим фактом своей карьеры дядя Сэм очень гордился.

Плюхнувшись на свободный стул, он подцепил стаканчик с кофе, каким-то неуловимо летучим движением то ли поднес, то ли подкинул его ко рту, и с шумом всосал до половины. Затем, последовав нашему примеру, он откинулся на спинку, и открыл рот. Моти бросил на меня внушающий жалость взгляд: если дядя Сэм начинал речь – остановить его было уже невозможно. Оставалось только получить очередную порцию сведений из жизни плантаций, пропустить над головой этот банановый шквал и жить дальше. Но дядя Сэм заговорил совсем об ином.

– Что вы знаете о Вратах Милосердия? – как умелый оратор он начал свой спич с риторического вопроса. Я, было, хотел ответить, что ничего не знаем, но дядю Сэма моя реакция в этот момент совершенно не интересовала.

– Когда в киббуце узнали, что я попаду в Хеврон, – сказал он, по-американски выпячивая букву «р», – старожилы мне рассказали старое арабское предание. Якобы есть в Пещере Праотцев плитка пола, называемая Вратами Милосердия. И якобы все, что человек попросит, стоя на этой плитке, обязательно сбывается. Я уже много раз просил ротного поставить меня в караул на входе пещеру, но фигушки.

– И что бы ты попросил? – бесцеремонно перебил его Моти.

– Чтоб домой поскорее отпустили, в киббуц, – вздохнув, ответил дядя Сэм. – Сейчас начинается второе опыление, а они без меня…. как они без меня…

– Так ведь жили они как-то до твоего появления, – беспечно бросил Моти. – И ничего, бананы росли, пальмы опылялись.

Мотина реплика задела дядю Сэма за живое. И без того уязвленный бесцеремонным обрывом его спича, он схватил стаканчик и опрокинул в себя содержимое вместе с кофейной гущей. Затем уставил свой взор на сияющий брус Пещеры и, горько улыбаясь, задвигал челюстями, пережевывая кофейную гущу.