– Ксения, – представилась она.

– В честь соседки моей бабушки, – объяснила Тоня. – Ксения Петровна бабушку три года в подвале от немцев прятала. А как советская власть вернулась, кто-то донес, будто она с полицаями крутила. Забрали для выяснения, да с тех пор никто ее и не видел. У нас в роду одни мальчики, когда Ксюша родилась, бабушка очень просила дать ей это имя.

– Мама! – Ксения бросила на нее укоризненный взгляд. – Кого интересуют наши семейные предания!?

– Писателей все интересует, – рассудительно ответила Тоня. – Он слушает, слушает, а потом – раз – и вставляет в произведение. Проводи, пожалуйста, нашего гостя в домик, объясни, что, где.

Я взял сумку и двинулся к выходу. Ксюша на секунду замешкалась, и до меня донесся шепот Тони:

– Туфли, туфли-то сними.

Через минуту Кения вышла из дому. На ее ногах синели кроссовки «Nike».

Домик для гостей представлял собой «караван», наподобие тех, куда заселяли новых репатриантов во время большого наплыва в начале девяностых годов. Объяснения не требовались: разобраться во включении кондиционера, электрической плитки и телевизора я смог бы самостоятельно. Но объяснений и не последовало: Ксения напряженно молчала, то и дело бросая на меня косые взгляды. Смущение, перемешанное с интересом, проступало розовыми пятнами на ее щеках. Чтобы разрядить атмосферу я принялся расспрашивать сначала о работе телевизора, которым вовсе не собирался пользоваться, потом о погоде, потом о зиме на Голанах, а после о ее планах на будущее. В общем, минут через десять она открылась, и пятна смущения сменились румянцем заинтересованности.

Когда Ксюша ушла, я распаковал лэптоп, принял душ, и, усевшись перед экраном, стал пересматривать текст романа. Бесполезно – в голову ничего не приходило. Я закрыл компьютер и вышел из домика.

Вечерело. Облака плыли совсем рядом, пушистые, точно сахарная вата. Где-то в саду постукивал дятел, высоко в небе, освещенный лучами уже закатившегося солнца поблескивал самолет. Он летел над Сирией, направляясь в сторону моря. Я вынес из домика стул, поставил его у крыльца, заварил большую чашку «Earl grey» и, усевшись поудобнее, предоставил мыслям бежать, куда им вздумается.

Целенаправленно размышлять о сюжете бессмысленно, под давлением фантазия не работает. Я в этом убеждался неоднократно и понял, как обращаться с этим хрупким и своенравным механизмом, запрятанным Всевышним в недра моего мозга. Или души? Кто разберет….

Каббалисты утверждают, будто разум – это и есть Б-жественная душа, в отличие от животной, гнездящейся в сердце. С их точки зрения наши страсти, в том числе и самая возвышенная любовь к женщине, никакого отношения к душе не имеют.

Где прячется фантазия, в сердце или в мозгу? Вопрос совсем не праздный, ведь из него следует, что же является побудительным мотивом моего творчества – трепет Б-жественности или содрогание плоти. В любом случае на попытки принудить фантазию быстро подкинуть искомый результат, она отвечает глухой защитой, покидая меня на длительное время. Поэтому я не спешил, а спокойно сидел на стуле, перебирая в памяти характеры героев, их любимые словечки, повадки, представляя их внешность, одежду, походку. Ответ должен был возникнуть сам собой, внезапно, как удар электрическим током.

Есть писатели, которые сначала придумывают вещь от начала до самого конца, а лишь потом садятся за письменный стол. Один мой приятель утверждал, будто может писать любой эпизод из любой точки романа. Строение текста полностью завершено и стоит перед глазами, точно новое здание. Ему остается лишь наводить бинокль на ту или иную часть и описывать детали, видимые только через увеличивающие линзы внимания.

У меня же процесс писания напоминает детскую пищалку «уйди-уйди». Была такая игрушка в шестидесятые годы прошлого века, в стране, давно исчезнувшей с карты мира. Дуешь в пищалку, и под пронзительный писк раскатывается длинный язык. Чем сильнее дуешь, тем больше он раскатывается. Так и мой сюжет – чем больше я думаю о нем, вдуваю энергию своего мозга, воображения, страсти, – того, что составляет мою личность, – тем дальше раскручивается действие. Я знаю, что окажется в конце, на излете дыхания, но в отличие от детской игрушки, сюжет раскатывается не прямолинейно, а извилисто, загибаясь и убегая в стороны. Если уже и сравнивать с чем-нибудь, то он, скорее, напоминает не здание, а дерево, буйно раскинувшее свои ветки в разные стороны.

Один знаменитый писатель, прочитав мой предыдущий роман, обронил с вершины своего величия:

– Много энергии, но сумбурно. Нужно обрезать.

Возможно, он прав. Рассматривая дерево нынешнего романа, я несколько раз подступал с секатором к убегающим в сторону ветвям, но, поднеся холодную сталь к теплой коре, опускал руки. Мне казалось, что вместе с ногтями я собираюсь подстричь и пальцы. Вполне вероятно, что столь трепетное отношение к жизни придуманных героев вредит мне, как писателю, но поделать с собой ничего не могу. Что выросло, то выросло.

– Ты бы лучше о живых людях заботился, – подал голос Моти. – Рвешь куски из горячего тела настоящей жизни, и рука не дрожит, а как подрезать плод собственной фантазии, так целая трагедия. Ты элементарный эгоист, вот что я скажу.

– И ты прав, Моти. Но выбор, открывающийся передо мной весьма прост: либо потратить энергию на восстановление справедливости и баланса между фантазией и реальностью, либо сплести из них художественную ткань. Я предпочитаю второе. Те, кто выбирает первое, заканчивает жизнь в психушке, или тратит половину зарплаты на посещения психолога.

– На все у тебя готов ответ, – пробурчал Моти. – Давай уже, трави свою историю. Интересно, кто в ней главная героиня, Ксюша или ее мать?

– Сейчас узнаешь, не торопись. Итак, сидел я на стуле, потягивая остывший чай, и размышлял о героях романа. Но мысль постоянно убегала в сторону. Всякие бытовые неприятности, вроде соседа, написавшего на меня жалобу в муниципалитет, вдруг выползали на первый план и начинали казаться огромными бедами, требующими немедленного размышления и действия. Я понимал, что фантазия пытается улизнуть, переключив внимание на разные пустяки, поэтому старался отложить в сторону досадные темы и думать о главном.

Но решить было куда проще, чем выполнить. Стоило отделаться от одной проблемы, как в голове тут же возникала следующая. Тогда я попробовал выкинуть из головы все мысли и сосредоточиться на окружающей природе. Есть такая техника медитации, правда, ее цель не сочинение романов, а постижение путей самоусовершенствования, но как оказалось и для романов ее тоже вполне можно применять. Я сидел, попивая остывший чай, слушал и смотрел.

Черна и безмолвна ночь на Голанах. На многие километры ни огонька, ни звука человеческого присутствия. Только синие тени летучих мышей перепархивают дерева на дерево и жалобно, словно оплакивая свою злую долю, воют шакалы. В чернильной глубине этой ночи все окружающее представляется древним и многозначительным.

К полуночи небо, не изуродованное жестким светом электричества, сбросило свое мутное покрывало, и сотни звезд вышли наружу. Далеко на севере дрожали красные огоньки локаторных станций. С вершины Хермона можно разглядеть Дамаск даже из простого бинокля. Я сидел, наблюдая за бесчисленной россыпью звезд, под вой шакалов, и шелест летучих мышей, пока моя одежда не промокла от ночной сырости. Чай был давно допит, мыслей в голове почти не осталось. Я прочитал вечернюю молитву и пошел спать.