— Да удовольствуется одной жертвой, о Дони, — вторили остальные жрецы. И все собравшиеся Зеландонии почти в унисон повторили эту мольбу.

Зазвучали новые инструменты. Исполняемая ими ритмичная мелодия была слегка приглушенной — или, вернее, не четко определенной, — поскольку начали играть одновременно несколько инструментов. Они представляли собой обручи, туго обтянутые кожей и снабженные рукояткой. Жуткие трели флейты переплетались и дополняли ритмические удары этих своеобразных барабанов. Эмоциональный стиль музыки, казалось, высвобождал чувства, побуждал облегчить душу слезами. Релона вновь начала плакать и причитать о своей горестной утрате. Вскоре у всех собравшихся появились на глазах слезы, и они начали причитать и оплакивать ушедшего соплеменника.

Потом мощное и звучное контральто присоединилось к ритмичной музыке барабанов и, сливаясь с флейтой, украсило бессловесную мелодию новыми оттенками. Впервые Эйла услышала, как люди поют, когда жила в племени Мамутои. Большинство обитателей Львиного стойбища любили петь, по крайней мере, хором. Она наслаждалась, слушая их, и даже пыталась подпевать, но пение, похоже, не входило в число ее талантов. Она могла что-то монотонно напевать, но не умела держать мелодию. Она восхищалась исполнением лучших певцов, но никогда прежде не слышала такого глубокого и звучного голоса. Это пела Зеландони, Верховная жрица, и Эйла была потрясена до глубины души.

Двое мужчин, стоявших перед могилой, повернулись лицом к своим напарникам, затем они сняли жерди с плеч и начали опускать покачивающийся погребальный гамак. Могила была неглубокой, и жерди, сделанные из молодых деревьев, превосходили ее по длине. Когда концы жердей коснулись земли, тело уже почти лежало на дне ямы. Отвязав слабо завязанные веревки гамака, мужчины опустили их также в могилу.

Они притащили обратно шкуру, на которой лежала вынутая из ямы земля. За могилой, в ногах покойного, установили высокий кол, укрепив его рыхлой землей. За головой покойного поместили более короткий кол, на котором было вырезано и раскрашено красной охрой изображение абелана Шевонара. Его личный знак будет показывать место его захоронения, предупреждая, что там покоится его тело и что его дух может витать поблизости.

Пытаясь сдерживать свои чувства, Релона на негнущихся ногах подошла к могиле. Она постояла около земляной кучи, потом, словно рассердившись, схватила руками по горсти земли и бросила их на дно могилы. Две пожилые женщины помогли ее детям сделать то же самое, затем сами бросили землю на скрытое под циновкой тело. За ними потянулись все Зеландонии, каждый брал по две пригоршни земли и бросал их в могилу. К тому времени, когда все проделали этот ритуал, над могилой уже возвышался земляной холмик.

Несколько человек подошли и добавили еще немного земли. Потом вдруг Релона рухнула на колени и, почти ослепленная слезами, привалилась к рыхлой могильной насыпи и горько зарыдала. Ее старший ребенок вернулся за ней и стоял рядом, плача и прижимая к глазам кулачки, чтобы смахнуть слезы. Потом младшая, выглядевшая растерянной и смущенной, девочка подбежала к матери и потянула ее за руку, стараясь поднять и успокоить.

Эйла размышляла, куда делись старшие помощницы и почему никто не пытается утешить этих детей.

Немного погодя Эйла заметила, что мать начала реагировать на рыдания перепуганной младшей дочери. Релона оторвалась от могильного холма и, даже не отряхнувшись, прижала к себе девочку. Старший сын присел рядом с ними и обнял мать за шею. Она обняла и его тоже, и они все трое сидели там, продолжая плакать.

Но это уже другой плач, подумала Эйла, не такой отчаянный, как прежде, он звучит приглушенно печально, более спокойно. Потом по знаку Зеландони, несколько человек, среди которых были жрецы и Ранокол, брат Шевонара, помогли семье подняться и увели ее прочь от могилы.

Боль Ранокола, вызванная утратой брата, была не менее острой и сильной, чем боль Релоны, но выражалась она по-другому. Он продолжал терзаться вопросом, почему именно Шевонару, а не ему пришлось стать жертвой. У его брата была семья, а у него не было даже подруги. Эти мысли неотвязно преследовали Ранокола, но ему не хотелось говорить о них. Если бы было возможно, он вообще предпочел бы не участвовать в погребальном ритуале и уж тем более не стал бы рыдать на могиле. Ему хотелось лишь как можно скорее уйти отсюда.

— Мы вернули Шевонара из Девятой Пещеры Зеландонии к Твоей груди, Великая Земная Мать, — нараспев произнесла Зеландони.

Все люди, собравшиеся на похороны Шевонара, стояли вокруг могилы, и Эйла почувствовала атмосферу ожидания. Что-то должно сейчас произойти, все взгляды были устремлены на Верховную жрицу. Барабаны и флейты продолжали играть, но эти звуки уже стали частью окружающей среды, и Эйла заметила их только тогда, когда стиль музыки изменился и Зеландони вновь начала петь.

Безвременный хаос вихрем пылил и кружил,

Праматерь сущего из мрака он породил.

Пробудилась Она и величие жизни познала,

Лишь пустынная тьма Земную Мать огорчала.

Люди подхватили нестройным хором — одни пели, другие просто произносили текст:

Мать горевала.

Одна горевала.

Верховная жрица вновь продолжила петь одна:

Взметнула Она свою родовую пыль во мгле

И сотворила друга светлого, подобного себе.

Росли они в любви, дружили, как брат и сестра,

И решили союз основать, когда зрелость пришла.

И люди вновь завершили куплет следующими словами:

Вокруг Матери он парил.

Светлый спутник Ее любил.

Эйла поняла, что жрица исполняет знакомую всем ритуальную песню, которую все ждали. Начало песни показалось очень интересным, и Эйле захотелось узнать продолжение. Она внимательно слушала, как Зеландони продолжала петь куплеты, а люди дополняли их припевами, подчеркивая смысл каждого четверостишия.

Счастливым и радостным было их жизни начало,

Но полное сходство сердце Матери омрачало.

Материнская сущность жаждала обновленья,

И, друга любя, мечтала Она о новом творенье.

Материнское сердце хотело любить.

Новую жизнь творить.

В первозданный хаос смело бросилась Мать,

Чтоб животворную искру найти и познать.

Мрачен, бесплоден ураган и страшно студен.

Черный и жуткий ужас наводит он.

Мрачен ураган и студен.

Ужас наводит он.

Но Мать оказалась смелей и сильней,

И новая жизнь зародилась в Ней.

Во чреве Ее рос и зрел огненный жар.

Материнской гордости и любви дар.

Мать была в тягости.

Делилась жизни радостью.

Пустынную Землю терзало черное ледяное томление,

С надеждой ждала Она светлого таинства рождения.

И кровь Ее породила жизнь, согрелась плоть Ее дыханием.