Посовещавшись с Холем, Ситрик решил отправляться в путь с переселенцами. Как только староста нашёл местечко, где смогли бы расположиться гости, Ситрик поймал за рукав главу семьи и коротко объяснился. Мужчина лишь обрадовался новым рукам, что могли держать весло.

Он представился Оденом и поведал Ситрику, что семья его держит путь до Оствика, что находится в двух днях пути отсюда, и собирается там остаться на зимовку у родственников, а то и вовсе осесть. Оден также охотно рассказал, как пришёл он на нескольких малых ладьях вместе с другими переселенцами в молодое поселение, названое Келлвиком. Да только жизнь на новом месте не сложилась с самого начала, и, бросив недостроенный дом, пустились они в основанный гётами Оствик к брату Одена. Глава семейства оказался резчиком, а потому помимо скромного скарба вёз и большой деревянный узорчатый крест, что собирался подарить жителям Келлвика. Теперь же этот крест лежал поперёк лодки, скрытый под плащами от любопытных глаз.

Познакомил Оден Ситрика и со своей семьёй. Его молчаливая жена скупо улыбнулась и спряталась за спинами своих взрослых детей. Трое сыновей Одена были погодками, немного старше самого Ситрика. Оден представил и их, но имён Ситрик не запомнил – дюже были схожи они лицом друг с дружкой.

– С такими в новом месте дом быстро сложишь, – похвалился Оден. – А это мои дочки. Хельга у нас самая старшая, хозяйка, а Ида младшенькая.

Старшая из детей Одена, рыжеволосая Хельга с причудливой прической в две косы, похожих на бараньи рога, была при муже, но пока ещё бездетная. Её муж Гисмунд оказался подмастерьем Одена. А вот младшая дочка показалась Ситрику совсем ребёнком. Волосы у неё были растрёпаны, а мокрый голубенький чепчик торчал швами наружу. Чумазый носик её дёргался, как у бельчонка, а рот не закрывался ни на минуту.

За острый язычок и по-мальчишечьи бойкий характер братья прозвали Иду Иголкой. Оден не без сочувствия взглянул на Ситрика, когда увидел, как маленькая болтунья потащила того за рукава знакомить сначала с крестом, а потом со своей резной игрушкой. Показав деревянную фигурку Ситрику, она серьёзно заметила, что в куклы ей уже давным-давно не интересно играть, а игрушку она носит с собой лишь из любви к своему отцу-резчику. Ситрик сощурился, внимательно разглядывая лицо Иголки. Только со второго взгляда он понял, что Ида всё-таки не ребёнок, а молоденькая девица, только избалованная присмотром старших братьев и сестры.

Одена, как чужеземца, ночевать в большой дом с уважаемым людом не пустили – мужчина вместе с сыновьями и дочерьми занял худое и сырое жилище прислуги и рабов в главном из дворов. Но он и тому был рад. Особенно его утешило то, что Ситрик, радовавший бонда трюками с птицей, отказался от тёплой комнаты и решил остаться с ними.

– Вот ведь сильны поверья, – заметил Оден. – Поговорил я с одной старухой, так та сказала, что только на второй день в дом пустить можно и поесть с гостями за одним столом, коли ночью все людьми окажутся. Вот ведь! Так что придут посреди ночи с огнём на нас посмотреть, люди мы или белые медведи.

Ситрик хмыкнул на эти слова и устроился на ночлег, заняв место у тёплой стены. Чужие суеверия всегда кажутся глупее собственных.

Сыновья Одена и его жена недолго переговаривались друг с другом и вскоре уснули, устав после долгого пути. Хельга и Иголка, пристроившись вместе, как два воробушка, обсуждали что-то вполголоса. Гисмунд давно уже спал. Ситрик, мысленно пропев свои молитвенные песни, повернулся к стене, заслонив собой Холя от чужих глаз. Он стал прислушиваться к речи девушек, но, сонный, не смог разобрать ни слова из норвежского говора, а потому легко задремал под этот лёгкий словесный шум.

– Богомолец, – вдруг окликнула Ситрика Иголка. – Ты же с нами пойдёшь на ладье?

– Да, – тихо отозвался разбуженный Ситрик. Он скривился, услышав это прозвище, от которого никак не получалось отделаться.

Громкоголосая Иголка его не услышала и переспросила, улыбаясь. Ситрик открыл глаза и увидел, как блестят её зрачки в полутьме.

– Ида, отстань от путника, – осадил её отец, и та обиженно сверкнула на него белёсыми глазами.

– Расскажи что-нибудь, богомолец, – не унималась она.

Ситрик уж был не рад, что представился резчику божьим человеком. Но так сильно порадовал и удивил его крест, который везла с собою семья, что не удержал он языка за зубами.

– Ида! – прикрикнул Оден. – В пути тебе не надоела ль болтовня?

Хельга тихонько улыбнулась, раскручивая рыжие косы. Светлая лента, дрожа, обвивала её руки, и издалека в слабеющем свете масляного фонаря казалось, будто по её рукам скачет ручной зверёк. Иголка только тряхнула растрёпанными волосами, белыми, как сверкающий снег.

Ситрик зарылся глубже в сено, чтобы его не беспокоили, но только он снова отвернулся к стене, как почувствовал, что из соседнего угла на него смотрит пара острых глазёнок. Ситрик шикнул, и хозяйский внук, от носа до пяток перепачканный сажей, мигом вылетел из дому, перепрыгивая через спящих. Ида испуганно взвизгнула.

Разбуженному Ситрику не спалось. Осторожно опустив голову рядом с птицей, он перевернулся на спину. Холь, зарывшись в сено, дремал, а Ситрик всё смотрел в темноту и слушал храп мужчин и шорохи Иголки. Она переворачивалась с боку на бок, никак не находя себе места.

– Ох, всё нечистый, – ворчала тихо она.

– Какой же нечистый? – зевая, спросила Хельга.

– Неужто не видела того духа?

– Да что же, Иголка. Это хозяйское дитя, пришло проверить, не обернулись ли мы медведями. Хотя и вправду чумазое, – отвечала Хельга, но Иголка ей не поверила.

Вскоре и они замолчали. Хельга уснула, а Иголка всё ворочалась, шуршала, как мышь, и недовольно дышала. Потом она по очереди окликнула всех мужчин, мать и даже отца, пугливо и самонадеянно, но те не отзывались, продолжая храпеть или сопеть. Ситрик стал терпеливо ожидать своего имени.

– Хельга? – в надежде прошептала Иголка, но и сестра спала, положив руку под голову.

Иголка помолчала немного, будто набиралась храбрости, а потом быстро выпалила, не надеясь уже на ответ:

– Богомолец?

Ситрик молчал, а потом, услышав печальный вздох, глупо ответил:

– Я здесь.

– Это хорошо, – тут же весело отозвалась Иголка.

Ситрик хмыкнул.

– Ты мне ничего и не хочешь рассказать? – жалобно спросила девчушка.

– Нет.

Иголка поворчала немного, а потом решила подойти к разговору