– Настолько близок к этому статусу, как никто другой в целом мире, – поправил я его. – Но не более того.

Не переставая молоть языком, я напряженно размышлял. И чем дальше, тем меньше понимал смысл происходящего. Очень уж странный выходил парадокс. Как мог Морниел Метьюэй спустя пять веков сделаться знаменитым благодаря картинам, которые он увидел в книге, которую издадут только через пятьсот лет? Кто же тогда их написал? Морниел Метьюэй? Так утверждалось в книге; теперь, располагая этой книгой, он определенно сможет их написать. Но это будут не авторские работы, а всего лишь копии. Кто же тогда написал оригиналы?

М-р Глеску озабоченно смотрел на свой указательный палец.

– Я опаздываю – времени почти не осталось. – Он ринулся вверх по лестнице, и я последовал за ним. Когда мы, задыхаясь, ворвались в студию, я приготовился к спору из-за книги. Меня это огорчало, потому что мне нравился м-р Глеску. Книги на кровати, разумеется, не оказалось. В помещении недоставало еще двух вещей: машины времени и Морниела Метьюэя.

– Он угнал ее! – охнул м-р Глеску. – Он оставил меня здесь! Должно быть, он понял, что достаточно зайти в капсулу и закрыть дверь, чтобы она вернулась!

– Да, на отсутствие смекалки он никогда не жаловался, – с горечью согласился я. О таком мы не договаривались. Знай я, что задумал Морниел, ни за что не согласился бы помогать. – И наверняка сочинит какую-нибудь правдоподобную байку, чтобы объяснить это людям в вашем времени. Кой черт вкалывать в двадцатом веке, когда можно почивать на лаврах в двадцать пятом?

– Но что случится, если его попросят написать хоть что-нибудь?

– Наплетет им что-то вроде того, что он уже славно потрудился и ему нечего добавить к уже достигнутому. Думаю, кончится тем, что он будет читать лекции о себе самом. Да не переживайте вы за него: он выкрутится. Если за кого и стоит переживать, так это за вас. Вы здесь застряли, и, боюсь, надолго. За вами могут послать спасательную экспедицию?

М-р Глеску скорбно покачал головой.

– Каждый ученый, удостоенный чести быть посланным в прошлое, подписывает бумагу насчет собственной ответственности на случай невозвращения. Машину можно использовать только раз в пятьдесят лет – и к тому времени право воспользоваться ею отдадут какому-нибудь другому ученому, который отправится наблюдать штурм Бастилии, рождение Гаутамы Будды или чего-то подобного. Нет, выражаясь вашими словами, я застрял здесь навсегда. Каково это – жить в ваше время? Совсем паршиво?

Я похлопал его по плечу. Я чувствовал себя виноватым, и очень.

– Ну, не так уж и плохо. Разумеется, вам потребуется карточка соцстрахования, и я не знаю, как вам получить такую – в вашем-то возрасте. И возможно – не знаю наверняка – вас захотят допросить ФБР или иммиграционные чиновники – вы же типа иностранец.

Вид у него сделался слегка потрясенный.

– Ох, мамочки! Уже страшно становится!

И тут меня осенило.

– Нет, ничего не надо! Послушайте. У Морниела есть карта социального страхования – он нанимался на работу пару лет назад. И свидетельство о рождении он хранит вон в той тумбочке вместе с другими личными бумагами. Почему бы вам не выдать себя за него? Он ведь не вернется, не обвинит вас в том, что вы самозванец!

– Вы думаете, я могу? А что, если… ну, его друзья, родственники?..

– Родители у него давно умерли, если другие родственники где-то и есть, я про них не слышал. И я сказал уже, что, если кого и можно назвать его другом, так только меня, – я внимательно оглядел м-ра Глеску. – Думаю, все получится. Можете отрастить бороду и покрасить ее в светлый оттенок. Ну, и так далее. Другое дело, чем вы будете зарабатывать на жизнь. Боюсь, в ближайшие годы на ваших познаниях по части биографии Метьюэя и того влияния, которое он оказал на развитие искусства, много заработать не получится.

Он схватил меня за рукав.

– Я могу писать! Я всегда мечтал стать художником! Таланта у меня немного, но я знаю кое-какие новые живописные приемы, всякие графические инновации, неизвестные в ваше время. Надеюсь, этого хватит – даже при отсутствии таланта, – чтобы зарабатывать третьеразрядным живописцем!

И этого хватило. Еще как хватило. Только живописцем он стал отнюдь не третьеразрядным. Самого что ни на есть высшего разряда. М-р Глеску / Морниел Метьюэй – величайший из ныне живущих художников. И самый несчастный.

– Что такое со всеми этими людьми? – спрашивал он меня после очередной своей выставки. – За что они меня так хвалят? У меня ни грамма настоящего таланта; все мои работы – все до одной! – абсолютно вторичны. Я пытался написать хоть что-то, что мог бы считать совершенно своим, но я так пропитан Метьюэем, что, похоже, просто не в состоянии прорваться сквозь это своей индивидуальностью. И все эти идиоты критики, что пляшут вокруг меня, вокруг работ, которые даже не мои!

– Тогда чьи же? – поинтересовался я.

– Метьюэя, разумеется, – с горечью ответил он. – Мы считали, что временной парадокс невозможен, – жаль, что вы не читали всего, что понаписали на эту тему наши ученые. Целые библиотеки. В общем, о том, что невозможно, скажем, скопировать картину с будущей репродукции – так, чтобы при этом не было исходного произведения. Но ведь именно этим я и занимаюсь! Я по памяти пишу копии работ из той книги!

Жаль, что я не могу открыть ему правды – он такой славный парень, особенно по сравнению с настоящим Мэтьюэем. И он так страдает. Но я не могу. Видите ли, он сознательно старается не копировать тех работ. Он старается изо всех сил, даже отказывается думать о той книге или говорить о ней. Недавно я таки раскрутил его на разговор об этом, пусть и короткий. И знаете что? Он ее почти не помнит, ну разве что весьма приблизительно! И еще бы ему ее помнить – он ведь и есть настоящий Морниел Метьюэй, так что никакого парадокса не случилось.

Но если я скажу ему, что он по-настоящему пишет эти свои работы, а не копирует их по памяти, он запросто может утратить остаток веры в себя. Поэтому приходится позволять ему считать себя фальшивым гением, тогда как на самом деле это не так.

– Не парьтесь, – повторяю я ему. – Деньги не пахнут.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Душой, телом, а порой тем и другим сразу я жил в Нью-Йоркском районе Гринвич-Виллидж с конца 40-х и до середины 60-х – то есть в те годы, за которые было написано большинство этих рассказов. Я лично знал двадцать или тридцать вариаций на тему Морниела Метьюэя – и каждый из них точно так же верил в свою гениальность, только многие из них своей зубастой хищностью заметно превосходили моего вымышленного персонажа. С двумя наиболее достойными и многообещающими я дружил еще с колледжа – с Гарольдом Пэрисом и Ирвином Эйменом. Я всегда считал, что одного из этой пары спустя век или два назовут настоящим мастером. И он – не буду уточнять, кто из двух – послужил талантливым прототипом Морниела – вплоть до реплики про Пикассо и Руо. Он же, только в более зрелом возрасте, стал одним из прообразов м-ра Глеску.