— Я спросил об этом, когда звонил поверенным. Все имущество было разделено на две части. Робин Бойтон должен был получить половину — в признание того, что семейство Уэстхоллов несправедливо обошлось с его родителями и с ним самим; оставшуюся половину следовало разделить на две равные части между Маркусом и Кэндаси.

— А он знал об этом, сэр?

— Я очень сильно в этом сомневаюсь. Надеюсь узнать больше в пятницу. Мне удалось договориться с Филипом Кершо, поверенным, который занимался и этим завещанием, и более поздним. Он очень болен и живет в частном санатории для пенсионеров под Борнмутом, но все же согласился меня принять.

— У Кэндаси Уэстхолл — веский мотив, сэр. Вы предполагаете ее арестовать? — спросила Кейт.

— Нет, Кейт. Я предлагаю завтра ее допросить, предупредив, что ее слова могут быть использованы против нее и что допрос записывается. Но даже при этих условиях могут возникнуть какие-то каверзы. Будет неразумно, а скорее всего просто бесполезно обнаружить перед ней наши новые подозрения без более убедительных улик, чем у нас есть сейчас. Ведь у нас имеется лишь утверждение Коксона, что Бойтон был расстроен после одного визита и радостно возбужден перед следующим. А его текстовое сообщение Роде Грэдвин могло означать что угодно. Он был явно весьма взбалмошным молодым человеком. Впрочем, мы и сами это видели.

— Мы, пожалуй, приближаемся к чему-то, сэр, — сказал Бентон.

— Но у нас нет ни одного неопровержимого физического доказательства ни в отношении возможной подделки, ни в отношении обеих смертей — как Роды Грэдвин, так и Робина Бойтона. Да к тому же дело осложняется еще и тем, что в Маноре имеется осужденная за убийство. Сегодня мы вряд ли продвинемся дальше, и все устали, так что, я думаю, мы на этом закончим.

Было недалеко до полуночи, но Дэлглиш все подкладывал полешки в огонь. Не имело смысла ложиться спать, пока голова так активно работала. У Кэндаси Уэстхолл были и возможности, и средства осуществить оба убийства; она и в самом деле была единственным человеком, кто мог с уверенностью заманить Бойтона в старую кладовку, зная, что будет там в одиночестве. Она достаточно сильна, чтобы запереть его в морозилке, она сделала все, чтобы можно было объяснить ее отпечатки на крышке морозилки, добилась, чтобы кто-то находился рядом с ней, когда труп будет обнаружен, и оставался на месте до прихода полиции. Но все это — лишь косвенные доказательства, и Кэндаси достаточно умна, чтобы понимать это. Ему ничего больше не оставалось, как провести допрос с предупреждением.

Но тут вдруг ему в голову пришла некая мысль, и он принялся действовать по первому побуждению, прежде чем какая-то новая мысль могла заставить его усомниться в разумности его действий. Джереми Коксон, очевидно, имел привычку пить в ближнем баре допоздна. Вполне возможно, что он еще не выключил свой мобильник. Если выключил, можно будет позвонить утром.

Джереми Коксон был в баре. Шумовой фон делал членораздельный разговор невозможным, и когда Коксон разобрал, что звонит Дэлглиш, он сказал:

— Подождите минуту, я выйду на улицу. Здесь я не могу вас толком расслышать. — И через минуту: — Есть какие-то новости?

— Нет, — ответил Дэлглиш. — Пока — никаких. Мы свяжемся с вами, если станет известно что-то новое. Простите, что так поздно звоню. Звоню по другому поводу, но это очень важно. Вы помните, что вы делали седьмого июля?

Последовало молчание, затем Коксон спросил:

— Вы имеете в виду день лондонских взрывов?

— Да, 7 июля 2005 года.

Снова воцарилось молчание, во время которого, как подумал Дэлглиш, Коксон боролся с искушением спросить, какое отношение имеет седьмое июля к смерти Робина. Наконец он сказал:

— Кто же этого не помнит? Это все равно что девятое ноября или тот день, когда погиб Кеннеди. Такие дни помнятся.

— Робин Бойтон уже тогда был вашим другом, так ведь? Не припомните ли вы, что он делал в тот день?

— Я могу припомнить, что он говорил о том, что делал в тот день. Он находился в центральном районе Лондона. Появился в Хемпстеде, в квартире, где я тогда жил, примерно в одиннадцать вечера и до поздней ночи надоедал мне рассказами о том, как едва уцелел во время взрыва, а потом долго шел пешком из центра в Хемпстед. Он тогда оказался на Тоттнем-Корт-роуд, рядом с той бомбой, которой был взорван пассажирский автобус. В него вцепилась какая-то старушенция, вроде бы служанка, перепуганная до смерти, которую надо было успокаивать — это потребовало некоторого времени. Она рассказала ему, что живет в Сток-Шеверелле, а в Лондон приехала накануне, побыть у приятельницы и сделать кое-какие покупки. Собиралась вернуться домой на следующий день. Робин боялся, что она от него долго не отстанет, но каким-то образом ухитрился поймать единственное такси около мебельного магазина «Хилз», дал ей двадцать фунтов на проезд, и она уехала почти успокоившаяся. Это так похоже на Робина: он сказал, что ему легче расстаться с двадцаткой, чем провести весь остаток дня с милой старушкой.

— Он сказал вам, как ее зовут?

— Нет. Не знаю ни имени этой дамы, ни адреса ее приятельницы, ни — кстати говоря — номера ее такси. Тот случай не имел большого значения, но это было.

— И это все, что вы помните, мистер Коксон?

— Это все, что он мне рассказал. Правда, есть еще одна деталь. Мне кажется, он упоминал, что она — служанка, уже вышедшая на пенсию, и что она помогала его двоюродным ухаживать за стариком родственником, которого посадили им на шею. Жаль, что ничем больше не могу быть вам полезен.

Дэлглиш поблагодарил Коксона и захлопнул мобильник. Если то, что рассказал ему Коксон, соответствовало действительности, и старая служанка была Элизабет Барнс, то она никоим образом не могла подписать завещание 7 июля 2005 года. Но была ли это Элизабет Барнс? Это могла быть любая женщина из деревни, помогавшая в Каменном коттедже. С помощью Робина Бойтона они могли бы отыскать ее след. Но Бойтон мертв.

Шел четвертый час утра, а сна — ни в одном глазу. На душе у Дэлглиша было неспокойно. То, что помнил Коксон о седьмом июля, всего лишь свидетельство с чужих слов, а Элизабет Барнс и Робин Бойтон теперь мертвы. Вряд ли есть шанс разыскать приятельницу, у которой останавливалась горничная, и тем более — такси, на котором она туда приехала. Его теория о подлоге целиком основана на косвенных доказательствах. Адам терпеть не мог производить арест, если за ним не следовало обвинение в убийстве. Когда дело в суде проваливается, на обвиняемом остается пятно подозрения, а офицер полиции, расследовавший дело, приобретает репутацию человека, склонного совершать неразумные и преждевременные поступки. Неужели этот случай станет одним из таких разочаровывающих расследований, к сожалению, далеко не редких, когда личность убийцы известна, но недостаточность улик не позволяет произвести арест?

Примирившись наконец с мыслью, что на сон никакой надежды нет, он встал с кровати, натянул брюки и толстый свитер и обмотал шею шарфом. Может быть, быстрая ходьба по переулку утомит его настолько, что заставит снова улечься в постель и заснуть.