Взяв бельевую веревку, она привязала себя к срединному камню. Это оказалось сложнее, чем она ожидала, но в конце концов она выяснила, что самый лучший способ — это дважды обвить камень веревкой, переступить веревку, поднять ее вдоль тела и затянуть. Помогло то, что срединный камень, ее алтарь, был выше других, но более тонкий и гладкий. Покончив с этим, она завязала веревку впереди, на талии, оставив длинные концы болтаться. Достав из кармана спички, она с минуту постояла недвижимо, с закрытыми глазами. Ветер все дул порывами, но вдруг затих. Она сказала Мэри Кайти: «Это — ради тебя. Это — в память о тебе. Это — чтобы сказать тебе: я знаю, ты была невиновна. Меня увозят от тебя. Сегодня я навещаю тебя в последний раз. Поговори со мной». Но в эту ночь голос ей не ответил.

Она чиркнула спичкой и бросила ее к кольцу растопки, но порыв ветра задул огонек почти сразу, как только он загорелся. Она пыталась снова и снова, зажигая спички трясущимися руками. Она готова была разрыдаться. Ничего не выйдет. Ей придется подойти поближе к кольцу, а потом бегом броситься к жертвенному камню и снова себя к нему привязать. А что, если даже тогда огонь не загорится? Она смотрела вверх на аллею, огромные стволы старых лип становились все огромнее и смыкались, их верхние ветви сплетались меж собой и сливались друг с другом, рассекая на части лунный диск. Дорожка сузилась ущельем, а темное западное крыло растворилось в еще более густой тьме.

Теперь она могла слышать гул приближающейся деревенской толпы. Толкаясь, тесня друг друга, они двигались по сузившейся липовой аллее, их отдаленные голоса, поднимаясь до крика, били ей в уши. «Сжечь ведьму! Сжечь ведьму! Она отравила наших младенцев. Она убила Люси Бил. Сжечь ее! Сжечь ее!» И вот они уже у каменной ограды. Но не перелезают через нее, теснятся к ней, толпа нарастает, орущие рты раскрыты, похоже на ряд черепов, они выкрикивают в нее свою ненависть. И вдруг ор прекращается. От толпы отделяется фигура, перелезает через стену и приближается к ней. Знакомый голос произносит мягко, с ноткой упрека: «Как ты могла подумать, что я позволю тебе сделать это в одиночку? Мне было понятно, что ты ее никогда не подведешь. Но так, как ты это делаешь, ничего не получится. Я помогу. Я здесь. Я — твой Палач».

Но ведь она задумывала это совсем не так. Это должно было стать ее актом, только ее личным, одиноким актом. Но может быть, даже хорошо, что есть свидетель. И в конце-то концов — это совершенно особый свидетель, такой, который понимает, которому она вполне может доверять. Теперь, когда она владеет чьей-то чужой тайной, что дает ей власть и сделает ее богатой. Может, это правильно, что они должны быть вместе. Палач выбирает тонкую сухую ветку из кольца, приносит к камню и, загородив от ветра, зажигает. Поднимает высоко вверх и, придвинувшись к кольцу, швыряет посреди растопки. Тотчас же вспыхивает яркий огонь и бежит, словно живое существо, шипя и потрескивая, разбрызгивая кругом искры. Ночь ожила, и голоса по ту сторону ограды возносятся крещендо, а сама она испытывает миг необычайного торжества, словно прошлое — ее и Мэри Кайти, — сгорая, уносится прочь.

Палач приближается к ней. «Что такое? — удивляется она. — Почему эти руки такие бледно-розовые и так просвечивают? Хирургические перчатки? Зачем?» И вот эти руки берутся за болтающийся конец веревки и одним быстрым движением обвивают веревкой ее шею. Злой рывок — веревка затягивается. Она чувствует, как холодная жидкость плещет ей в лицо. Что-то выплескивают и на ее тело. Запах керосина усиливается, и она начинает задыхаться в его парах. Горячее дыхание Палача обжигает ее щеки, глаза, уставившиеся в ее глаза, похожи на мраморные шарики в красных прожилках. Радужки расширяются так, что уже не видно лица, не видно ничего, кроме ее собственного, отражающегося в них отчаяния. Она пытается крикнуть, но ей не хватает дыхания, не хватает голоса — их нет. Она пытается справиться с узлами у пояса, но ее руки бессильны. Почти теряя сознание, она беспомощно обвисает на кольцах веревки и ждет смерти: смерти Мэри Кайти. И вдруг она слышит какой-то звук, будто рыдание, а затем страшный крик. Это не может быть ее голос: ведь у нее нет голоса. Потом жестянку с керосином поднимают и швыряют в живую изгородь. Она видит огненную арку, изгородь моментально воспламеняется, языки огня рвутся в небо.

А она остается одна. В полуобмороке она хочет распутать веревку, затянутую вокруг шеи, но нет сил приподнять руки. Толпы уже нет. Огонь начинает угасать. Она повисает на своих путах, ноги у нее подгибаются, и она больше ничего не сознает.

Вдруг снова звучат голоса, сверкают электрические фонарики, слепя ей глаза. Кто-то перемахивает через ограду, мчится, чтобы ее схватить, перепрыгивает через угасающий костер. Ее обвивают сильные руки — руки мужчины, и она слышит его голос: «Все хорошо, Шарон. Ты в безопасности. Шарон, ты понимаешь? Ты в безопасности!»

Они услышали шум отъезжающей машины еще до того, как подбежали к Камням. Не было смысла в отчаянной попытке пуститься в безнадежную погоню. Важнее всего тогда была Шарон. А сейчас Дэлглиш сказал Кейт:

— Позаботьтесь здесь обо всем, хорошо? Снимите показания, как только Чандлер-Пауэлл найдет ее способной это сделать. Мы с Бентоном отправимся за мисс Уэстхолл.

Четверо охранников, потревоженные пламенем, старались справиться с горящей живой изгородью, которая, намокнув от недавнего дождя, быстро уступила их усилиям, обратившись в скопище обугленных сучков, испускающих клубы едкого дыма. Низкая туча, на время закрывшая луну, соскользнула с ее лика, и ночь наполнилась сиянием. Камни, засеребрившиеся в обманчивом лунном свете, сверкали, словно призрачные надгробия, а человеческие фигуры, в которых Дэлглиш узнал Хелину, Летти и Бостоков, стали похожи на бестелесные тени, исчезающие во тьме. Он смотрел, как Чандлер-Пауэлл, в своем длинном домашнем халате похожий на жреца, бок о бок с Флавией переносит Шарон через ограду, а затем и они исчезают в темноте липовой аллеи. Он сознавал, что кто-то остался рядом, и вот вдруг лицо Маркуса Уэстхолла выплыло к нему в лунном свете, словно отделившийся от тела образ — лицо мертвеца.

Подойдя к Маркусу, Дэлглиш спросил:

— Куда она могла скорее всего поехать? Нам нужно знать. Задержка ведь ничему не поможет.

Голос Маркуса, когда тот смог заговорить, звучал тихо и хрипло:

— Она поедет к морю. Она любит море. Поедет туда, где она любит плавать. К Киммериджской бухте.

Когда они бросились на пожар, Бентон едва успел натянуть брюки и толстый шерстяной свитер. Сейчас Дэлглиш спросил его:

— Вы помните номер машины Кэндаси Уэстхолл?

— Да, сэр.

— Свяжитесь с Дорсетским транспортным отделом. Они запустят розыск. Предложите им начать с Киммериджа. А мы поедем на «яге».

— Хорошо, сэр! — И Бентон бросился бежать со всех ног. Но теперь Маркус обрел голос. Еле переставляя ноги, словно старик, он пошел за Дэлглишем, хрипло крича:

— Я с вами! Я еду с вами! Подождите меня!

— Вам нет смысла ехать. Рано или поздно ее найдут.