Муса-Гаджи пришел в себя от обрушившегося на него потока воды. Он огляделся – вокруг было темно и сыро. А сверху сквозь решетку пробивались лучи солнца. Потом свет загородили чьи-то тени, и он услышал голоса:

– Думаешь, он еще жив?

– Вроде шевелится.

– Тогда доставай.

Заскрежетала отодвигаемая решетка, и что-то повлекло Мусу-Гаджи вверх. Он был скован цепью, и конец этой цепи уходил наверх, к свету.

Феррахи вытащили из глубокого зиндана полуживого Мусу-Гаджи и бросили на землю перед визирем.

– Если бы умер, ему было бы лучше, – сказал визирь.

Феррахи сняли с Мусы-Гаджи цепи и куда-то его потащили.

В небольшой комнате его положили на каменную скамью, и над ним склонился Сен-Жермен.

– Так вот вы какой, мсье, – улыбался француз. – Эти варвары, называющие себя целителями, чуть не отправили вас на тот свет. Они уверены, что смесью яичного желтка и масла можно вылечить что угодно.

– Где я? – с трудом произнес Муса-Гаджи, начиная ощущать боль, сковавшую его тело.

– Не там, где мы с вами расстались, – сказал Сен-Жермен, открывая свои склянки. – Но теперь я могу гордиться, что строил дворец шаха вместе с таким отважным кавалером. Вот выпейте-ка это.

Сен-Жермен поднес к воспаленным губам Мусы-Гаджи чашку, и он сделал несколько глотков. Жидкость была горьковата, но Муса-Гаджи скоро почувствовал, как умеряет она жар его израненного тела.

– Кстати, куда подевался ваш слон? – полюбопытствовал Сен-Жермен.

– Слон?

Муса-Гаджи начал припоминать, что с ним произошло.

– Впрочем, это не столь важно, – сказал Сен-Жермен, накладывая на раны Мусы-Гаджи свои мази и пластыри. – Важнее то, что его величество Надир-шах велел мне поставить вас на ноги. Но я знаю то, что подействует на вас лучше любого лекарства.

– Что? – спросил Муса-Гаджи.

– Та девушка, ради которой вы так благородно, так по-рыцарски решили отдать жизнь…

– Что с ней? – перебил его встревоженный Муса-Гаджи.

– Она жива. И я предполагаю, что она спаслась.

– Спаслась, – облегченно повторил Муса-Гаджи.

– Скорее всего, это именно так, – кивал Сен-Жермен. – Но представьте, мсье, даже если она уже в безопасности… Представьте, каково этой нежной, любящей душе сознавать, что теперь опасность нависла над вами.

– Я сделал то, что должен был сделать, – ответил Муса-Гаджи.

– Это весьма похвально, мсье, – говорил Сен-Жермен, продолжая свои манипуляции. – И даже чрезвычайно романтично. Наши сочинители отдали бы душу за такой сюжет. И я крайне сожалею, что у столь возвышенной истории может оказаться столь же печальный конец.

– На все воля Аллаха, – ответил Муса-Гаджи, не все понимавший, что горил француз, но уяснивший главное – его Фируза жива и в безопасности.

– Вполне возможно, что такова воля господа, – согласился Сен-Жермен. – Но великий Надир-шах имеет на этот счет свое царственное мнение.

– Что ему от меня нужно? – спросил Муса-Гаджи.

– Пока не знаю, – пожал плечами Сен-Жермен. – Но в одном я не сомневаюсь: он приказал мне вылечить вас.

– Зачем?

– Чтобы убить.

– Чего же он ждет? – спросил Муса-Гаджи. – Он мог давно это сделать.

– Он делал это так часто, что отсечение головы или сдирание кожи уже не производит на него должного впечатления, – рассуждал Сен-Жермен. – Для разнообразия он велел уничтожить вас морально, то есть раздавить все ваши похвальные качества – гордость, смелость, благородство… Он превратит вас в ничтожество, а затем, когда предъявит даме вашего сердца то, что от вас останется, вы и сами не захотите жить.

– Этого никогда не будет, – твердо сказал Муса-Гаджи.

– Хотелось бы в это верить, – улыбался Сен-Жермен. – Но следует быть готовым ко всему, когда вступаешь в единоборство с великими мира сего. Надир-шах жесток, но он велик. И вставать у него на пути – чистое безумие.

– Шах сам – безумец, – произнес Муса-Гаджи. – Он возомнил себя владыкой мира.

– Более того, – добавил Сен-Жермен, – шах убежден, что достоин величия и почестей не меньше вашего пророка.

– Аллах покарает его, – ответил Муса-Гаджи. – Удивляюсь, что это еще не случилось.

– Пути господни неисповедимы, – развел руками Сен-Жермен. – Кто знает, какие у него планы насчет шаха. Вполне вероятно, что не менее впечатляющие, чем планы его величества насчет вас, мсье.

– Ему не удастся сломать меня, – сказал Муса-Гаджи. – Легче просто меня убить.

– Так значит, даму вашего сердца зовут Фируза? – спросил Сен-Жермен, решив переменить тему.

– Откуда вы знаете?

– В бреду вы часто называли это имя, – объяснил Сен-Жермен, заканчивая свои процедуры.

– Сколько прошло времени? – спросил Муса-Гаджи.

– Около двух недель, – сообщил Сен-Жермен. – В тюрьме время тянется медленно, но в вашем состоянии оно могло составить лишь несколько мгновений.

– А что нужно вам? Зачем вы меня лечите?

– О, я стал у шаха большим знатоком драгоценностей, – сказал Сен-Жермен. – Одну я нашел ему в Индии – лучший бриллиант мира, теперь он хочет вернуть другую, чтобы его гарем блистал так же, как его корона.

– Он ее не получит, – сказал Муса-Гаджи.

– Как знать, – вздохнул Сен-Жермен, – как знать… Но в том, что шах перевернет Дагестан вверх дном, можете не сомневаться.

– Это мы еще посмотрим, – через силу улыбнулся Муса-Гаджи.

– Ну что ж, бесстрашный мсье, – сказал Сен-Жермен, взмахнув своей шляпой. – Теперь я вынужден откланяться и оставить вас наедине с вашей судьбой.

Поле того, как Сен-Жермен ушел, Мусу-Гаджи долго никто не беспокоил. Он попытался встать, но оказалось, что ноги его в кандалах и прикованы к каменной скамье, на которой он лежал. Сквозь маленькое зарешеченное окно высоко в стене пробивались солнечные лучи и доносились крики командиров, муштровавших в цитадели гвардию шаха.

И все же Муса-Гаджи чувствовал огромное облегчение. Не столько потому, что боль от ран немного притупилась, сколько от сознания, что ему удалось спасти свою любимую. С мыслями о Фирузе Муса-Гаджи и забылся тревожным сном.

Вечером его разбудили чьи-то голоса. Муса-Гаджи открыл глаза и в свете факела увидел, что вокруг суетятся какие-то мрачные люди в кожаных фартуках.

Это были шахские феррахи, явившиеся со своими ужасными инструментами во главе с главным палачом – насакчи. Затем появился и первый визирь. Он потеребил свою длинную бороду и спросил:

– Где та девушка?