Я чувствовала, как разбилось ее сердце из-за этой трагедии: то, что она предпринимала, не сработало. Я осознала наконец, что матери, любящие нас, могут подвести нас. И все же их любовь останется удивительно настоящей.

На этом пути у меня было сколько угодно времени и пространства, чтобы действительно понять, кем я являюсь без влияния матери. Теперь я знала: то, что служило маме источником счастья, отличалось от того, что делало счастливой меня. И я понимала, что это – нормально.

Я просила разрешения пройти по этому маршруту, хотя осознавала, в какой ужас она придет, – и просила о всех этих перелетах, деньгах, посылках. Мама не отказала мне ни в чем, о чем бы я ее ни попросила, вплоть до этих посылок в последнем городе на тропе. Она всегда так делала, всегда поддерживала меня. Рядом с канадской границей, в конце своего пути я уже не чувствовала обиды. Обида переросла в понимание, которое рождает благодарность. Я наконец увидела, что она делала все, что могла.

Отчетливо понимая, что моей мамой всегда руководила любовь, я, наконец, смогла сбросить свой гнев, избавиться от него в лесу и пойти дальше.

Теперь я видела, что она помогала мне на протяжении всей тропы до самого конца, финансово и материально, делая все, что могла. Она исполняла в точности все, о чем я ее просила. Так моя мама понимала любовь. Она преданно оказывала мне поддержку материальными, ощутимыми вещами, хоть и не могла сделать это словами или своим пониманием – и я была ей ужасна благодарна. Я с удивлением обнаружила, что ее непрекращающаяся преданность моим потребностям стала для меня чем-то гораздо большим, чем обретение старой юбки здесь, в последнем городе на маршруте.

Я повернулась и нагнулась, чтобы добавить сухих веток в костер, он разгорелся.

Наши родители делают для нас лучшее, на что способны.

Неоспоримо, что этот поход был бы намного сложнее, и даже просто невозможен, без посылок от мамы. Ее помощь способствовала моему выздоровлению. Мать, которой было бы наплевать на меня, позволила бы этому миру забрать меня.

Из-за страха пойти в ньютонский торговый центр без своей мамы мне пришлось одной пройти через пустыню, снег и лес.

Детство – это дикая природа.

Подходил холодный шторм. Погодное окно для ТТХ закрывалось, тропу скоро занесет снегом, нам необходимо было срочно двигаться на север. Моя просьба прислать девчачью одежду казалась наивной и глупой. Я не учла и не подумала о том, что если мне пришлют эти вещи, мне придется либо идти с непосильным грузом в последние дни моего путешествия, либо выбросить их. Я бросилась на почту, чтобы отослать обратно лишний вес, но на то, чтобы все заново упаковать в коробки, у меня ушло все утро. Я обещала Дэшу, что успею на двухчасовой автобус, но закопалась и опоздала. Когда я вышла на крыльцо, автобус с Дэшем ушел.

Но на этот раз его отсутствие было другим. Я точно знала, что наше расставание было временным. Я не сомневалась, что он будет ждать меня там, где кончается тропа.

Я смогу извлечь для себя пользу из одиночного пути в этих горах. Я уже замерзала во время путешествия, я справилась; я могла постоять за себя в дикой природе. Я была как животное и инстинктивно училась. Оставалось так мало времени жить этой мечтой – все скоро закончится. Мне осталось пройти всего 85 миль от Стехикена до границы. Всего три-четыре последних дня. Казалось правильным пройти последние мили одной. Дэш оставил меня, чтобы я до конца шла в своем темпе, так, как начинала, и одолела эту бурю.

Уставшая, я уехала из Стехикена на втором автобусе в 5.30 вечера; я шла в сумерках, полная решимости дойти до Канады до того, как снег скроет землю. Местность, по которой теперь пролегал маршрут, представляла огромное открытое пространство, покрытое галькой. Деревья исчезли. Я шла быстро и радостно, упиваясь безграничностью своей свободы. Маленькие грязные камешки попадали в сетку кроссовок. Земля под их подошвами была мягкой. Мои мозолистые ступни были защищены. Ноги были крепкими.

В тот вечер, когда я шла еще быстро, я уловила сладкий запах сирени; я сразу подумала, что это, должно быть, духи однодневного туриста. Я увидела тень – шла женщина. Мы встретились высоко на хребте; она остановила меня, чтобы узнать, откуда и куда я иду, и была удивлена, узнав, что я прошагала весь путь от Мексики.

«Как вы на это решились?» – спросила она. Ей было на вид лет сорок, а помада как у меня. Она сказала, что я прошла невероятное расстояние.

«Родители всегда брали меня в походы, – сказала я. – И мне до сих пор это нравится».

Женщина серьезно кивнула головой. «Да, прекрасно, – сказала она, – ты пробивная девочка». Она смотрела мне в лицо в темноте, на мои темные очки. Она пыталась разглядеть меня. Я хотела снять очки, но тогда бы я перестала ее видеть.

Я их не сняла, сказала «спасибо» и «до свидания». Я пошла дальше.

Она крикнула мне вслед, что восхищается мной.

У меня звенело в ушах, я ушла, пошатываясь.

Я изменила свое тело, я была сильной и сообразительной – в лесу я узнала, что, оказывается, могла делать все, что мне необходимо и что я никогда раньше не делала. Я могла ставить палатку, нести рюкзак, преодолевая за день марафонскую дистанцию в горах – совершила тысячу подвигов. В физическом плане мне теперь можно было доверять – я прошла 2600 миль от Мексики до этой холодной ночи в моховых черных лесах. Но даже теперь, пересекая хребет Каскадных гор, я все еще находилась в плену своих «невозможно». Эта женщина восхищалась той, которая не могла надеть контактные линзы и стыдилась того, что до сих пор вынуждена носить солнцезащитные очки ночью.

Я принялась бежать, как это я сделала в первый день в пустыне; я решила, что одержу победу над снегом. Мне обязательно нужно было дойти до конца. Я пересекла каменные плиты, покрытые мхом, гранитную спину на севере Вашингтона.

Было часов 10, может, больше, когда я остановилась и разбила палатку прямо под восхитительными рассеянными звездами – гравюрой на темно-синем фоне неба.

В ту ночь в своем ежедневнике я начала составлять новый список, подобный тем, которые я составляла и выбрасывала в детстве, но этот я намеревалась сохранить:

Но я поняла, что было еще кое-что, что необходимо изменить.

Как и хотела мама, я не стала рассказывать всем о своем изнасиловании и собирать пожертвования в пользу Национальной сети по борьбе с изнасилованиями, насилием в семье и инцестами. Когда меня спрашивали о причинах, побудивших меня совершить этот поход, я вновь рассказывала о Джоне Мьюре, детских походах, чудесном летнем лагере в Колорадо Спрингс – обо всех этих смутных, полузабытых вещах. Я почти совсем прекратила говорить о своем недавнем прошлом. Я перестала рассказывать правду об изнасиловании и нашла поддержку в слове «девственность».