Отстранила его, огляделась вокруг, прищурилась:

— Где Красс?

Вокруг — только снег, белесая темень, да еще лицо Брадая со слишком сложным выражением, наскоро прикрытым снисходительной маской. Под его освободившиеся, пустые руки удобно подвернулся небрежный жест: а ну его. Озвучил уже следующую фразу:

— Идем.

— Подожди, — удержала его за веревку, словно пса за поводок, — так нельзя… это горы…

— Вот именно. Я предлагал ему идти в связке. Но у цивилов своя гордость. Пошли, Ева. Догонит.

— А если…

— А разве ты сама не видишь, что так было бы лучше всего?!

Молчание. Его — ожидающее, и ее — обескураженное, сбитое с ног, пойманное с поличным. Да, так было бы лучше. Лишний претендент, цивильный соглядатай. Обманывавший ее тем более цинично, что был, был момент, когда она поверила ему! — тогда как Федору Брадаю не верила ни секунды, и потому теперь с ним гораздо легче, как бы ни пыталась она втиснуть между ними, претендентами, знак равенства.

К тому же Крассу ничего не известно, кроме слабеньких данных цивильских досье. Он повязан с ними обоими (именно так, с обоими, как ни гадко осознавать) только шантажом, не больше. От него всё равно пришлось бы избавиться. Она с самого начала знала об этом.

Так — лучше.

— Да не переживай ты, — бросил Брадай. — Ничего с ним не случится. Наверняка идет по нашим следам и готовит какую-нибудь подлянку. Но мы попробуем оторваться. Если ты, конечно, не против.

Она всё еще молчала.

— Против?

Стояла на месте.

— Та-ак, — протянул Федор. — И чем же он тебя взял? Западаешь на пожилых папиков?.. Девочка, выросшая без отца, да? Особенно если еще и полковник…

Этого ему не стоило говорить.

…Пальцы в толстых перчатках плохо гнулись и никак не могли разобраться с устройством карабина. Зато, соскользнув, обнаружили рядом на поясе вполне серьезный складной нож.

Брадай смотрел на ее неловкие манипуляции всё с тем же снисходительным выражением, уже сведенным судорогой, как улыбка начинающей фотомодели. Однако, заметила Эва с усмешкой, и сам ненавязчиво положил руку на аналогичную деталь своего снаряжения. На всякий случай.

Лезвие перерезало веревку легко, одним движением, будто расколов тонкую сосульку.

Так будет еще лучше.

Здравствуй, папа.

Вчера в который раз пыталась с тобой поговорить. Невозможно. Правда, ты уже не взрываешься, не кричишь, не разражаешься оскорблениями, но… ты просто меня не слышишь. И это еще хуже. Безнадежно. Как, впрочем, любая попытка вернуть прошлое. Даже по кусочку. Безнадежно и бессмысленно.

Но ты не прав. Смысл есть. Сейчас попробую объяснить. Старинным, проверенным способом… А потом подумаю, стоит ли тебе читать это письмо. Хотя что изменится, даже если я решу, что стоит?

Ладно, сколько можно тянуть никому не нужное вступление, ты так никогда не доберешься до сути, если и начнешь читать. Перехожу к делу.

Мишины рукописи.

Всего было несколько монографий. Ни одну из них Миша, разумеется, не мог нигде опубликовать: Срез не дорос до автономного издательского дела, а в Исходнике эти исследования воспринялись бы как бред и бессмыслица. Впрочем, до сих пор жалею, что не уговорила Мишу все-таки обратиться в свое время к тебе, ведь в твоем распоряжении было всё, в том числе и типографии, где не задавали бы лишних вопросов, И сейчас шла бы речь о целом тираже, а не о нескольких кипах исписанной вручную тонкой бумаги…

На пожаре бумага горит в первую очередь. Правда?!

Но я знаю, пожар быстро потушили. Вовремя поняли, что грабить куда полезнее и приятнее, чем просто жечь.

«География и физика месторождений тезеллита»; «Феномен инициации драконов в популяционном и личностном аспектах»; «Разработки: научный и промышленный потенциал»; и самая, на мой взгляд, важная и ценная — «Теория Множественных срезов».

Да, папа, я читала их все. Да — очень мало что поняла и еще меньше запомнила. Но если бы мне удалось разыскать эти рукописи и донести их до тех, кто способен вникнуть, разобраться, оценить… Только не смейся, папа, даже если я впаду в пафос. Над такими вещами не смеются.

Это придало бы смысл моей жизни. И — не на человеческом, но зато на социальном, глобальном, мировом уровне — отменило бы Мишину смерть.

Я прочла всё, что писали о конце колониальной эпохи Среза. О нашем конце. О наших резиденциях, летней и зимней, — сожженных, снесенных до фундамента, о малых строениях, превращенных в разработческие склады или переоборудованных для туристов. А перед тем, конечно же, разграбленных, распроданных с аукционов, растащенных по частным коллекциям… Ничего. Ни малейшего следа.

Не знаю, где именно Миша хранил рукописи. Может, и не в замке, где мы жили до последнего дня, а где-нибудь еще, поближе к месту работы. Если быть до конца откровенной, я очень мало внимания уделяла написанному им — читала, но не вчитывалась, восхищалась, но не пыталась как следует понять. О том, чтобы восстановить его монографии по памяти, не может быть и речи. А впрочем, такое не удалось бы никому. Михаил Анчаров был великим ученым, папа. Если б только ему не приходилось так много заниматься в жизни другими, не связанными с наукой вещами…

Хорошо, не буду тебя раздражать. Я знаю, как ты к нему относился и относишься до сих пор. Знаю, что именно он, которого ты отличил еще мальчишкой, допустив в состав той первой экспедиции, которому дал дорогу и шанс, — в конце концов лишил тебя Среза. Среза и меня… хотя не уверена, что последнее когда-то было для тебя важно. Я стараюсь верить, что да. Но и ты постарайся осознать: теперь я — с тобой. Навсегда.

Помоги мне разыскать Мишины рукописи! Думаю, тем людям, с которыми ты ведешь свои двойные и тройные игры, может быть что-то известно. Не всё; иначе они не стали бы с тобой играть. Ведь твоя главная ставка — Ресурс, правда? Но ты блефуешь. У тебя самого выхода на Ресурс нет. А вот они могут и обладать им, сами того не зная: надо быть очень неординарным и мыслящим человеком, чтобы разобраться в Мишиной «Теории Множественных срезов».

Понимаю, как это рискованно. Но ведь ты можешь! Проведи многоступенчатую операцию, используй их, обведи вокруг пальца!.. Ты же этим живешь, я знаю. А мне тоже необходимо хоть чем-то жить…

Заканчиваю; пора бежать на курсы языка. Кстати, у меня неплохо получается, учительница на каждом занятии восхищается моим произношением. Хорошо, что я все-таки туда записалась, и ужасно жаль, что так и не удалось уговорить тебя. Попадаешь в совсем другую жизнь. Иногда после занятий мне кажется, будто я всегда жила здесь, в Исходнике, разве только в другой стране. А Срез… нет никакого Среза. Так, экзотический, развивающийся и очень дорогой курорт…

А может, поддаться этому ощущению, позволить ему стать единственным и главным? Зачеркнуть всё — и просто жить?