В конце концов, прошло уже больше года. Я смогу. Я же пишу тебе, правда, папа? Я пытаюсь разобраться. Найти точки соприкосновения с этой жизнью — для нас обоих.

Вижу, как тебя раздражает наша квартира. Да, первое время мне тоже казалось, что тут негде повернуться, что стены наползают со всех сторон, а до потолка можно дотронуться, не выпрямляя руки. Но, папа, это обычная двухкомнатная квартира, здесь очень многие так живут, просто им не приходится сравнивать с резиденциями и дворцами. Тебе, конечно, труднее. Я-то совсем недавно жила в разработческом поселке…

Стоп. Этого нельзя вспоминать..

Еще язык. Ты не поверишь, я даже удивилась, мне ведь и в голову не приходшю, что ты совсем его не знаешь. Ничего, я буду с тобой заниматься. Я тебя научу, главное, чтобы ты сам захотел учиться. Но это твое и только твое дело; а пока я возьму на себя все повседневные переговоры с этим миром, таким же чужим для тебя, как и для меня самой.

Последнее мне было трудно осознать: я привыкла жить в координатах миров: Исходник, Срез, Множественные срезы… А оказалось, страны одного несчастного Исходника не менее далеки друг от друга, чем разные миры. На днях читала в газете, будто правительства всех государств намерены распоряжаться нашим Срезом сообща: готовится законопроект «Об интернационализации Среза» или что-то вроде того. Не верю. Кажется, ты не веришь тоже.

Это называется — политика. В моем бывшем мире ее не было. Отдаю себе отчет: именно она разрушила тот мир, но всё равно не понимаю до конца, что же это такое. Игра? Даже если я ошибаюсь, буду пока писать так, для хоть какой-то определенности. Ты играл в нее всю жизнь, да, папа? И продолжаешь играть даже теперь. Иногда мне кажется, что ты до сих пор надеешься выиграть.

Лучше бы нас с тобой оставили в покое. Странные люди, которые нас как бы спасли, зачем-то привезли в эту страну и поселили в эту квартиру, вроде бы помогают материально, чего-то от тебя хотят и почему-то не могут взять. Я не пытаюсь разобраться в вашей с ними игре. Но вижу, что в ней — вся твоя жизнь. Главный стержень, на котором она держится.

Если б мы могли поговорить с тобой, папа… Просто поговорить. Сначала, может, о чем-то самом обычном, из того, что нас окружает, поделиться впечатлениями и мыслями, сравнить их, поспорить. А затем понемногу, мелкими шажками, прийти к тому, что важно для каждого из нас. Высказать вслух хотя бы то, что я здесь написала… папа?!

Мы двадцать лет жили в разных мирах. Мы чужие, полузнакомые люди. Нас объединяет только общее крушение. Выбираемся мы — каждый по отдельности. Я, во всяком случае, пробую выбраться…

Когда я пишу тебе, папа, то забываю, что я теперь в Исходнике — навсегда, будто и не существует никаких других миров. Этого нельзя допускать, раз уж я решила все-таки построить здесь новую жизнь. Однако чувствую, ничего у меня не получится, пока не напишу тебе — обо всем.

Иначе я не могу.

Но, знаешь, когда-нибудь потом.

Твоя Эвита,

06.03.21.

Машки не было сорок две минуты. За это время даже тень передвинулась почти на метр, пришлось двигаться за ней вместе с газетой, чтобы не плавиться на солнцепеке. И Толик успел четко проникнуться: Машка вообще не придет. Не зря же отказалась оставить здесь, рядом с ним, свою сумку с фотоаппаратом, а ведь махина ничего так, тяжеленная… Короче, ясно. Смылась со всеми деньгами, сколько их там набралось в складчину. Сидит где-нибудь и трескает себе пиццу или хот-дог. Крыса.

Толик сглотнул, заерзав на парапете. Море металлически сверкало сквозь листву, ограждавшую, словно театральный занавес, сцену праздника жизни. Знал бы, пошел бы сам. И сейчас сидел бы где-нибудь «Под платаном»…

Тут она и появилась. Почему-то не с той стороны, откуда он ждал.

Выпрямился навстречу:

— Машка!.. ну ты и…

Что он ей скажет, Толик продумал в подробностях с десятой по двадцатую минуту после ее ухода, когда еще верил в относительно скорое возвращение. И, разумеется, не забыл ни слова, ни оборота, ни метафоры: память у него была профессиональная, он ею гордился. Но Машка отреагировала неожиданно быстро и жестко:

— Заткнись и ешь.

Она аккуратно поставила на парапет фотографическую сумку, а затем обрушила рядом пластиковый пакет с супермаркетовской символикой и поочередно выгрузила оттуда газету на желтой бумаге, пакет молока, батон, кусок вареной колбасы, похожий на толстую шайбу, и… и всё. Толик недоуменно возвел глаза:

— Ты чего? Я же просил нормального хавчика купить! Ну, пиццы там, хот-догов… пива, само собой…

— Собо самой, — передразнила Машка. — На какие шиши? Жуй, что дают. И помни, с этого момента мы на нуле.

В принципе, ему и тут было что сказать. Брезгливо косясь на разложенный на газете натюрморт — завтрак бомжа, однозначно, только поллитры не хватает, — Толик мысленно выстраивал текст поконцептуальнее, чтобы прониклась. Тем временем Машка оторвала уголок молочного пакета, отхлебнула из дырки и, широко разинув рот, откусила золотистую батоновую задницу. Слюна фонтаном ударила в нёбо, и он сдался:

— Хоть нарезала бы.

— Чем? — с набитым ртом удивилась Машка. — Лопай так.

Придвинула к нему пакет; внутри громко хлюпнуло молоко. Толик приложился, не рассчитал наклона, по футболке потекло. И стало окончательно пофиг.

А потом оказалось, ничего, даже вкусно. Под конец он реально словил кайф, выхватив из-под Машкиного носа огрызки батона и колбасы и вытряхнув в запрокинутую глотку последние капли молока; правда, Машка ухитрилась после всего, повернув пакет под другим углом, вылить в себя еще приличную струйку. Жизнь налаживалась. На нуле, говоришь? Вот и замечательно. Начинать с нуля всегда лучше, чем с какой-нибудь жалкой драной трешки.

Он чувствовал кайфовую легкость во всем теле, не исключая умеренно подкормленного желудка. Ощущал, как мозги, до сих пор слегка кумарные после ночи под мостом, просыпаются, разворачиваются и снова пружинно скручиваются в упругие извилины. Как всплескивает волной креативный талант, который не все воспринимают адекватно, — но под который именно ему, Толику Бакунину, а не кому-нибудь другому, выделяют гранты и скучные меценаты, и международные преступные организации.

Он что-нибудь придумает. Убойное, классное, концептуальное. Вот-вот.

Машка сгребла с газеты хлебные крошки, а затем уткнулась в желтый листок. Ее глаза маятниково зашастали туда-сюда, наводя на пока неуловимую, но уже близкую идею.

— Что пишут? — поинтересовался Толик.

— Фигню всякую, — отозвалась она. — «Срез-ревю», местная газета для курортников… нет, ты глянь. Ну кто так снимает?!

Толик взял газету из ее рук. Повертел, пробежался по фоткам и заголовкам, спустился взглядом к цифре тиража и присвистнул.

Тут его и осенило: