Я перевела взгляд – нет, уставилась – на замок; железный глаз с ржавыми потеками слез на кипарисовых досках двери. Именно тогда я поняла, что Селии нет. И упала на колени.

Когда я наконец встала и принялась искать ключ… да, он был там, где я надеялась его обнаружить, – засунут в раковину стромбус у двери. Там мы с Селией его прятали в тех редких случаях, когда уходили врозь. Эта привычка осталась у нас с Хоспитал-стрит.

Тьма и пыль внутри дома подтвердили мою догадку: Селии не было уже давно. Покидая дом, она не навела порядок; постель стояла неубранная, остывшая, запах Селии выветрился; бутылка вина на фортепьяно была оставлена открытой; фрукты на буфете давно сгнили, в вазе кишмя кишели муравьи и мелкие, едва различимые мушки, и от всего натюрморта разило тлением. Поблизости обнаружились те самые синие очки, которые мы сделали для Селии в начале нашего побега.

Вернувшись на территорию, я отправилась к почтмейстеру. Он вернул мне все письма, которые я отправила Селии. Пытался ли он доставить их по адресу, спросила я. Да, раз или два, но ему никто не открыл. Он пожал плечами. Улыбнулся. Потрогал пальцем монету, которую я положила на прилавок.

Я отдала ему письма к Себастьяне, к девушкам из Киприан-хауса и к Розали По; все они уведомляли о том, что я прибыла в Сент-Огастин и писать мне следует по старому адресу. И еще я предупредила почтмейстера, что вернулась с намерением здесь поселиться и со мной будет жить моя сестра, Генриетта, которая, несмотря на робость, когда-никогда тоже может появиться в почтовой конторе.

– Женщины, – с братским сочувствием кивнул он. – У всех у них ветер в голове.

– Пожалуй, – согласилась я. И стала настойчиво расспрашивать его о Селии. Ему было нечего ответить, но тут я добавила: – Лидди, некоторые зовут ее Лидди.

– А, ну да, рабыня. Такая миловидная; да, да, да. Понятно, почему вы так интересуетесь. Скажите, она бежала? – От этой мысли он оживился, и я его за это возненавидела.

– Она не бежала, – мотнула головой я, зная, что говорю неправду. – Она свободная, ей незачем бежать… Будьте здоровы.

И я шагнула за дверь, не оставив в конторе ничего, кроме монет, писем и лжи.

Явившись в порт за сундуком, я и там расспрашивала про Селию. Если она отплыла на судне, может быть, кто-нибудь ее видел. Но ничего узнать не удалось, а длить расспросы я не хотела, опасаясь, что Селию примут за беглую рабыню.

Больше мне повезло с nécessaire; милый Эли (которого я через год стану оплакивать) хорошо позаботился о его перевозке. Двое мальчишек прикатили сундук в тележке к моим дверям. Я распорядилась, чтобы они затащили его в кладовку при кухне. В связи с его содержимым – большим грузом книг – ко мне явился позднее мой единственный посетитель, корабельный плотник, с которым я познакомилась, когда занималась переводом; он задолжал мне услугу, и в обмен на расписку я попросила, чтобы он соорудил для меня книжные шкафы. И они воздвиглись, высокие стражи из расщепленного кипариса, у каменной стены. Вокруг полок я расположила все мои давние принадлежности. Это был настоящий ведьмин кабинет. Он бы немало поразил постороннего наблюдателя, но, конечно, я не предназначала его для посторонних глаз. Опасаться нужно было только Эразмуса Фута, но когда он явился, я грубо его отшила.

На полках я расставила по темам тома, приобретенные Мамой Венерой и Розали. Бросалось в глаза отсутствие моей первой «Книги теней», и часто я ломала себе голову над тем, куда она могла подеваться. Подозреваю, ее нашел и присвоил Эдгар. У меня, конечно, нет доказательств, но столь сильное подозрение, продиктованное интуицией ведьмы, да…

Книги.

Несколько книг о Флориде, то есть брошюры, опубликованные в последние годы и имеющие целью привлечь на полуостров приезжих. Это была загадка. С какой бы стати Маме Венере интересоваться Флоридой, разве что ей хотелось представить себе край, куда уехала освобожденная ею Селия. О да, несомненно, Розали зачитывала Маме отрывки из таких книг, как «Флоридские зарисовки» Форбса, «Наблюдения» Виньоля, «Заметки о Восточной Флориде» Симмонза; всюду Флорида объявлялась земным раем, и можно было подумать, что здесь стоит уронить в землю зернышко и через три месяца ты владелец сада. А ведь посевы – будь то хлопок или тростник, сималь или барбадосский хлопок – требуют немалого ухода. Местный соленый воздух и вправду целителен, однако авторы не могли не упомянуть летний «нездоровый сезон». Я изучила эту пропаганду от корки до корки и таким образом хорошо узнала каждый уголок территории, не покидая своего убежища за увитой виноградом калиткой. Если я осмеливалась выйти за его пределы, то по холодку, при лунном свете. В дневные часы окна у меня бывали зашторены; в солнечном свете мне виделось обвинение. Мне не нужны были напоминания о мире за моими стенами и о прегрешениях, которые я совершила в их пределах… Я потребляла только самое необходимое, позволяя себе минимум излишеств. Дабы описать, насколько я запустила свой дом, свое тело и душу, лучше всего воспользоваться словами самого Блаженного Августина: «Я сделался сам для себя бесплодной пустыней».

Правда, как ведьма я процветала. Набралась силы, той самой, которую заимствовала у мертвых.

Как я это поняла? Очень просто. Вернувшись к Ремеслу, я достигла успеха там, где раньше терпела неудачи, и не просто неудачи, а тяжелые провалы.

Вначале у меня душа не лежала к занятиям Ремеслом. Но однажды ночью, сидя перед портретами чужих предков, с обычным, не колдовским вином в стакане, я обратила случайную мысль в действие: закрыла глаза, пробормотала Слова Воли, которым меня научила Лидия Смэш, и заставила захлопнуться, одну за другой, все внутренние двери дома. Поскольку я была пьяна, это мне понравилось. Оставаясь в другом конце комнаты, я заиграла на рояле. Звуки нестройные, но все же победа, верно? Успех я отметила – да, новой порцией вина.

Что касается усвоенного от Эжени, этого я касаться не стала; для вуду нужен объект, человек, а не рояль. А у меня никого подходящего не было. Даже живущего дверь в дверь докучливого соседа, на которого я могла бы напустить Агару-Тоннерр, Сими или иное злобное божество из пантеона вуду. В самом деле жители Сент-Огастина могли бы поклясться, что мой дом пустует.

И вот, не увлекшись ни телекинезом, ни вуду (хотя куклу Барнума я все же изготовила и воткнула ей красные булавки в секретные места), я исключительно от скуки взялась за некоторые книги из сундука. Только тогда мне стало ясно, по какому принципу была подобрана библиотека Мамы Венеры.

Достаточно сказать одно: Провидица как будто долгое время не знала, считать себя живой или мертвой. Где она отводила себе место – на узкой границе между этими состояниями? Как я ее жалела, как скучала по ней, надеялась, что она покоится с миром… Среди книг попадались французские. Может, она рассчитывала, что я их переведу для нее, когда вернусь в Ричмонд? Или книги перевела Розали? Ей это было по силам, правда, пришлось бы поминутно справляться в словаре. А может… может, в свои необычные штудии она вовлекла Эдгара? Так или иначе, среди книг мне попались «Dissertation sur l'incertitude des signes de la mort»[123]Брюйера и «La Vie de I'homme respecté et defendu dans ses derniers moments»[124]Тьерри. А еще «Morte incertae signa»[125]Уинслоу – чтобы было на чем отточить свою латынь. Эти и другие труды трактовали о «мнимой смерти», то есть рассматривали признаки смерти и признавали достоверным свидетельством только разложение.