– Дешевка, – фыркнул я.

– Ну и… Эланоидес вчера пропела мне на ухо, что ты «не свободен»! Тогда я решила прижать тебя к стенке сразу же, как только представится случай. Приехала домой, но будить тебя не пришлось. Ты сам проснулся. После того как пять минут задыхался во сне.

– Думаю, тебе стоит послать резюме в Департамент расследований, – ухмыльнулся я.

– Ты злишься?

– Нет.

– Почему ты ничего не сказал мне?

– Шутишь? После того как тебя едва-едва поставили на ноги в реабилитации, обвешать тебя своими проблемами? Альцедо все-таки получит по ушам.

– Не нужно. Он знал, что так будет лучше. Ну и… очень хотел новые духи.

– Ладно, как скажешь. А теперь быстро спать.

– Спать? Спать?! Ну нет! Только после того, как ты расскажешь, что собираешься делать!

– Делать с чем? – переспросил я.

– Со всем. С этой девушкой, со своей любовью, со своими чувствами.

Ее вопрос застал меня врасплох.

– Ничего, soror.

– Как это «ничего»? – опешила она.

– А что я, по-твоему, должен делать?

Дио смотрела на меня, приоткрыв рот и слегка покраснев, – я недоумевал: это отдаленное действие алкоголя или я действительно ляпнул что-то не то?

– Ты же всегда интересовался Инсаньей. Твое отношение к ней всегда выходило за грани обычного недоумения и презрения. Ты даже на пару с Кором хотел исследовать ее во всех проявлениях! И вот теперь, когда она в твоей голове, ты говоришь, что не намерен ничего делать? Я думала, ты как минимум… доволен этой возможностью.

– Доволен? – поперхнулся я. – Тогда зачем я, по-твоему, сижу на силентиуме? Зачем я по доброй воле принимаю препарат, который заставляет меня проводить три четверти суток в койке, задыхаясь от кошмаров, и фактически сидеть на внутривенном питании, потому что любая еда вызывает сильнейшее отвращение? Зачем?

– Откуда мне знать? Ты же молчишь как рыба! – всплеснула руками сестра. – Но если ты расскажешь все по порядку, может быть, я перестану задавать дурацкие вопросы?!

И я рассказал.

* * *

Дио сидела в кресле, натянув плед до самого носа и уставившись в одну точку. Видимо, все, что я только что выложил ей, ввергло ее в шок. За окном давно рассвело, по потолку скользнул первый солнечный луч.

– Значит, ты начал принимать силентиум, чтобы забыть ее.

– Да.

– Потому что посчитал, что это не твои чувства, а остаточные реакции этого человека… Феликса.

– Да.

– Но силентиум не сработал.

– Да.

– Но ты продолжаешь его принимать.

– Да.

– Зачем?!

Ну и вопросы с утра пораньше…

– Все еще надеешься, что он уничтожит твои чувства к ней? – прищурилась сестра.

– А вдруг.

– О небо! Я не верю своим ушам. Неужели до тебя все еще не дошло, что это не его чувства? Они – твои, твои! Силентиум уничтожил все воспоминания донора, но твоя любовь к ней…

– Силентиум – экспериментальный препарат. Еще никто не знает толком, что он будет уничтожать, а что нет и как скоро…

– Матерь божья, да ты совсем рехнулся! Видел бы ты себя, когда ты говорил о ней, – твое лицо, твои глаза, да ты весь светился изнутри!

– Прекрати.

– Нет, это ты прекрати! Вытащи этот мерзкий катетер из своей вены, приведи тело в порядок и тащи к ней свою чертову задницу, герой!

– Зачем?

– Ты будешь счастлив как никогда в жизни! Вот зачем!

– Окей. Понял. Счастлив как никогда. И что потом? Когда придет время сменить тело. Сказать ей: «А теперь я не люблю тебя, детка, езжай домой»?

Диомедея словно окаменела. Как в игре раз-два-три-замри. Только ресницы продолжали порхать вверх-вниз, и пульсировала тонкая жилка на шее.

– А что если все будет… хорошо? – сбивчиво заговорила она. – Что если все как-нибудь… сложится? Только представь, ведь эта девушка могла бы стать твоей второй… как же ее звали… Катриной!

Я дернулся, как от удара хлыста.

– Вспомни, каково это было – иметь полноценные зрелые отношения: просыпаться с кем-то рядом, есть вместе завтрак, обнимать кого-то.

– О, soror, бога ради! – вскочил я, чувствуя, что если она не остановится, то мне придется просто зажать ей рот.

– Это куда лучше, чем жить волком-одиночкой и сходить с ума.

– Никакой «второй Катрины» не будет! – стал орать я. – Я не хочу никакой «второй Катрины», и это одна из причин, почему я не позволю себе прикоснуться к ней!

Дио замолчала, пораженная накатившим на меня бешенством.

Я выдвинул ящик стола и выхватил оттуда книгу про Нарнию. В «Нарнии» была спрятана вещь, которую я обнаружил сразу же, как только вернулся в гостиницу с кладбища, и с тех пор хранил как зеницу ока. Фотография, где я в теле Эйджи обнимаю Катрину, сделанная на какой-то из студенческих вечеринок в Оксфорде.

– Вот этот отморозок, – я ткнул пальцем в лицо Эйджи, – исчез и не сказал своей девушке ни слова. А она, – сглатываю болезненный комок в горле, – выбросилась из окна, когда узнала, что ее возлюбленный трагически погиб в Альпах.

– О боже… Крис… – Дио охнула и склонилась над фотографией. Пару минут мы сидели в полнейшей тишине.

– Но как она узнала, что с тобой произошло?!

– Кор сказал ей. Подхватил брошенную мной игрушку, чтобы окончательно доломать ее.

– Матерь божья… Так вот из-за чего вся эта вражда!

Ее слова утонули в истеричном звонке в дверь. Я открыл, и в квартиру ввалился, притопывая ножками и потряхивая кудряшками, веселый, как утренняя птаха, Альцедо.

– Я потерял ключи на вечеринке! Не могу попасть домой. Можно у вас перекантоваться, пока мне не поменяют замки? Хо-хо, ребята, у вас такие лица, как будто вы все утро кого-то хоронили, – рассмеялся он, но, не заметив ни тени ответного веселья, сдвинул брови: – Ну и… кто это был?

* * *

Дио поджаривает на масле толстые ломти хлеба, посыпает их тертой моцареллой и зеленью. Альцедо сидит напротив и уничтожает гренки быстрее, чем Дио успевает жарить. Мама прослезилась бы, глядя на эту идиллическую картинку. На тарелке огромная гора фруктов, которые вот-вот отправятся в блендер вместе с молоком и мороженым.

– Элли, твоя бывшая, вчера была страх как расстроена после того, как ты отшил ее, – говорит Альцедо, вертясь на барном стуле и покачивая ногой в розовой балетке. – О, какой же это был соблазн, я чуть не пригласил ее к себе.

– Зачем? – поморщился я.