И вот теперь я в тюрьме. Приговорена к смертной казни. И завтра мне в голову будут бросать камни, пока один из них не пробьет височную кость.

«Размер камней не должен превышать размера кулака, чтобы человек не умер слишком быстро. Смерть очень мучительна, поскольку человек способен долго выносить сильные удары, при этом не теряя сознания…» – эта часть лекции вдруг всплыла в моей памяти во всей своей ужасающей отчетливости. Я зажала рот в полной уверенности, что меня сейчас вывернет наизнанку, и рухнула в руки Неофрона.

– Ни один камень не коснется твоей головы. Ты слышишь меня? – сказал он. – Ни один камень.

– Ты заберешь меня отсюда? – расплакалась я.

– Нет. Мне пришлось бы перестрелять полгорода. Но я не оставлю тебя.

Меня скрутило от подступающих рыданий.

– Дио, – встряхнул он меня. Его руки скользили по моей спине. Дверь камеры была закрыта наглухо, внутренних камер я не нашла, так что позволила себе роскошь просто обнять его и ткнуться лицом в его грудь. Прижаться к единственному человеку во всей Вселенной, который мог спасти меня.

– Ты не должна бояться. Завтра, когда тебя поставят на колени посреди площади, смотри в небо и думай о чем-нибудь хорошем. Думай о чем-нибудь самом прекрасном в своей жизни. Остальное сделаю я. Поняла?

Я потрясенно уставилась в пол. О чем же мне думать завтра? Что было самым прекрасным в моей жизни? Я перебирала в уме людей и вещи и не находила ответа. Близкие? Мысли о них ввергнут меня только в большее отчаяние. Искусство? Вряд ли. Религия? Последний раз я была в соборе год назад, когда изучала фрески Сикстинской капеллы. Бриллианты, дорогие машины, платья? Как пошло…

Оказывается, в моей жизни не было ничего, воспоминания о чем придали бы мне мужества накануне казни! Разве что…

Я подняла голову и уставилась на Неофрона. Король грима: темно-карие глаза, кожа покрыта автозагаром, мерзкая черная борода, но это по-прежнему он – человек который целовал меня так, что хотелось помнить об этом всю оставшуюся жизнь.

И в этот момент внутри меня что-то закоротило и начало плавиться. Заискрила проводка, загорелись провода. И из этого дымящегося хаоса возникло странное новое чувство. Даже не описать. Сильная боль вперемешку с блаженством – разве что так.

– Прости, но я не смогу любоваться небом и думать о птичках и бабочках, когда напротив встанет обезумевшая толпа с булыжниками в руках. Это просто немыслимо! И, стыдно признаться, но в моей жизни не было и нет ничего, что придало бы мне сил.

– Придется вспомнить, – отрезал Нео. – Иначе ты сойдешь с ума от страха. Думай о ком-нибудь близком. О том, с кем встречаешься. О том дне, когда Анджело поведет тебя к алтарю, едва не лопаясь от гордости. Или о чем там еще думают девушки…

– Или о том дне, когда меня целовал не мажорный одноклассник с напомаженной челкой, а – впервые – мужчина. И целовал так, что мои мозги чуть не вылетели.

Смешно вспоминать, но Неофрон просто врос в пол от этого пассажа.

– У меня только один способ не сойти с ума от страха. И мы его уже практиковали, – заключила я.

Не знаю, откуда во мне тогда взялось столько безрассудной смелости. Наверно предчувствие близкой смерти вытряхнуло из меня все манеры, жеманность и стыд.

– Не сходи с ума, Диомедея. Тогда это была необходимость, а сейчас…

– Еще более острая необходимость, – перебила его я.

Моя дверь слетела с петель, и по ней, громко топая копытцами, во все стороны понеслись мои черти!

– Если, конечно, я не выгляжу совсем никчемно. Прости, я понятия не имею, что у меня с лицом…

– Лицо ангела, отважившегося влюбиться не в того, за кого выдали замуж, и проклявшего священнослужителя, который благословил брак по принуждению. Она была и есть прекрасна.

И пока я потрясенно осмысливала эту характеристику, Неофрон шагнул ко мне, сжал мои предплечья и поцеловал. И поцеловал снова. И еще раз. Пока ноги не перестали держать меня. Успокаивающе, нежно, так, как, должно быть, целуют после долгой жаркой ночи…

О, теперь я знала, о чем буду думать завтра, стоя на коленях посреди городской площади. О самом впечатляющем человеке в моей жизни и о его поцелуях.

Альцедо, прикрой Крису рот, пока челюсть на пол не упала.

* * *

Вы замечали, что ветер часто пахнет одинаково в самых разных уголках Земли? Будь то просторы Лугано, или улицы Милана, или тростниковые поля Египта? Запах согретой солнцем земли, влажного песка, близкого моря… Там пахло так же, представьте. Свежо и сладко. Немного фантазии – и я в арабской сказке про Аладдина, сейчас взлечу на ковре-самолете над барханами… Утренние лучи слепили глаза. Меня нарядили в белое платье и сняли платок с головы. Невиданное внимание к прелюбодейке и богохульнице. Толпа неистовствовала. Особенно женщины… Боже, если ты есть, впредь избавь меня от лукавого и от праведниц! На площадь привезли и вывалили целый грузовик щебня и камней: чтоб каждый желающий мог лично подправить мне карму.

Я даже не смотрела на них. Я озиралась по сторонам в поисках своего избавителя. Что он задумал, как он собирается вытащить меня из этого муравейника? Ведь людей так много. Только сейчас я заметила, что на площади полно военных и полицейских в форме цвета хаки. Мысли о том, что Неофрон бессилен спасти меня, боролись с воспоминанием о его обещаниях. «Ни один камень не коснется твоей головы», – поклялся мне он.

Знаешь, в какой момент в сердце женщины падает зерно Инсаньи? В тот самый, когда она понимает, что этот – именно этот! – мужчина сможет защитить ее душу и тело от любого посягательства. Дай женщине понять, что пока она рядом с тобой, с ее головы не упадет ни один волос, – и она в тот же день вручит тебе свое сердце и все, что к нему причитается.

Я не стала исключением. Биохимия моего родного тела не позволяла мне варить «тяжелые наркотики». Но новое тело смогло сделать это на раз-два. Оно просто чиркнуло спичкой, подержало ложку над горелкой, и – по моим венам растеклась такая Инсанья, что хватило бы на десяток таких, как я. Моя Инсанья. К Неофрону. То самое чувство, мысли о котором были способны затмить страх смерти.

Я подняла глаза к небу: совсем высоко, в небесной лазури, прямо над моей головой парил стервятник. Я улыбнулась этой символичности. Как только мои руки освободятся от пут – я больше не сниму их с его плеч!

Проповедник, разодетый в черное, подогревал толпу пламенными речами. Праведники грели в ладонях камни. Я опустила глаза и перестала дышать. По моим коленям скользило доказательство моего скорого освобождения. Все выше и выше – прыгает с коленей на грудь, с груди на шею. Еще выше. На секунду встречается с сетчаткой моего глаза и тут же исчезает из поля зрения.

Теперь она где-то на моем лбу: я не вижу ее, но все равно знаю, что она там.

Красная лазерная точка наведенного на меня прицела.