Слезы снова ручьем потекли по лицу Селин Юло. Фрэнк заглянул в удивительную глубину ее глаз.

Бывают на свете люди, примечательные только тем, что умудряются дорого продать себя, словно свиток шелка, тогда как на самом деле представляют собой лишь кучу тряпья. Бывают люди, которые совершают грандиозные дела, изменяющие мир. Но никто из них, подумал Фрэнк, не сравнится величием с этой женщиной.

Селин снова мягко улыбнулась ему.

– Пока, Фрэнк. Что бы ты не искал, надеюсь, скоро найдешь. Я очень хочу, чтобы ты был счастлив, потому что ты этого заслуживаешь. Au revoir,[70]красавец-мужчина…

Она приподнялась на носки и легким поцелуем коснулась его губ. Ее пальцы крепко сжали руку Фрэнка, она повернулась и направилась по дорожке, усыпанной галькой.

Фрэнк смотрел, как Селин удаляется. Вдруг она остановилась и возвратилась к нему.

– Фрэнк, для меня ничто не изменится. Ничто на свете не заменит мне Никола. Но это может быть важно для тебя. Морелли сообщил мне подробности инцидента. Ты читал протоколы?

– Да, Селин, очень внимательно.

– Клод сказал, что у Никола не был пристегнут ремень безопасности, когда это случилось. По той же причине погиб в свое время Стефан. Будь у него застегнут ремень, наш сын спасся бы. С тех пор Никола даже ключ в зажигание не вставлял, пока не пристегнет ремень. Очень странно, что он не застегнул его в этот раз…

– Я не знал… насчет Стефана. Тогда действительно странно.

– Повторяю, для меня ничто в жизни не изменится. Но если предположить, что Никола был убит, значит, он был на верном пути, значит, вы были на верном пути.

Фрэнк молча кивнул в знак согласия. Селин повернулась и ушла, больше не оборачиваясь. Он смотрел ей вслед, и тут к нему подошли Ронкай и Дюран с подобающим выражением на лице. Они тоже проводили взглядом фигуру Селин – тонкий, черный силуэт под дождем на кладбищенской аллее.

– Страшная потеря. До сих пор не могу поверить…

Фрэнк резко обернулся. Выражение его лица едва не испугало начальника полиции.

– Ах, вот как, до сих пор не можете поверить? Именно вы, кто пожертвовал комиссаром Юло, чтобы сохранить лицо перед властями, вы, из-за кого он умер, не дождавшись справедливости? И вы до сих пор не можете поверить?

Фрэнк замолчал, и его молчание показалось им тяжелее надгробных плит, лежавших вокруг.

– Если почувствуете потребность устыдиться, если, конечно, вы на такое способны, то у вас есть для этого все основания.

Дюран вскинул голову.

– Мистер Оттобре, ваше возмущение извинительно лишь потому, что продиктовано личной болью, но я не позволю вам…

Фрэнк решительно прервал его. Голос его прозвучал так же резко, как хрустнувшая под ногой ветка.

– Доктор Дюран, я прекрасно понимаю, насколько трудно вам переварить мое присутствие. Но больше всего на свете я хочу взять этого убийцу. У меня на то тысяча причин, и одна из них – память о моем друге Никола Юло. Что вы мне позволите или не позволите, меня совершенно не интересует. В иных обстоятельствах и в другом месте я, честное слово, заткнул бы весь ваш авторитет вам в горло. Вместе с зубами.

Лицо Дюрана вспыхнуло. Ронкай, к удивлению Фрэнка, попытался загладить возникшую трещину.

– Фрэнк, наверное у нас всех немного сдают нервы после того, что случилось. Думаю, лучше не давать воли чувствам. Нам предстоит общая работа, и без лишних трений сложнейшая. Любые личные разногласия должны отойти сейчас на второй план.

Ронкай взял под руку Дюрана, который воспротивился лишь для видимости, и повел его прочь. Они удалились, прикрывшись зонтами, и оставили Фрэнка одного.

Фрэнк подошел к могиле, где упокоились бренные останки Никола Юло. Он стоял и смотрел, как льет дождь, начавший приминать свежевскопанную землю, и чувствовал, что гнев кипит в нем, подобно раскаленной лаве в жерле вулкана.

Короткий порыв ветра шевельнул крону соседнего дерева. С движением воздуха в ветвях ему показалось, будто прозвучал голос, который он слышал уже столько раз с тех пор, как все началось.

Я убиваю…

Вот здесь, именно здесь, под грудой только что вырытой земли лежит его лучший друг. Человек, сумевший в тяжелейший момент протянуть ему руку. Человек, который имел мужество признать свои слабости и поэтому еще более возвысившийся в его глазах. Если он, Фрэнк Оттобре, еще стоял на ногах, еще оставался в живых, то этим он был обязан Никола Юло и больше никому.

И он невольно заговорил с тем, кто не мог ответить.

– Это был он, Никола, верно? Ты не был очередной его жертвой, не входил в его планы, а оказался лишь случайной помехой на его пути. И он вынужден был сделать то, что сделал. Прежде, чем умереть, ты узнал, кто это, так ведь? А как мне узнать, Никола? Как?

Фрэнк Оттобре долго стоял у безмолвной могилы, под проливным дождем, упрямо задавая себе этот вопрос. Но ветер, шуршавший в ветвях деревьев, не приносил ни ответа, ни единого звука, который можно было бы разгадать.

На кладбище – одни черные зонты.

В этот пасмурный день они кажутся перевернутыми тенями, проекцией земли, траурными мыслями, пляшущими над людьми, которые теперь, когда церемония окончена, медленно удаляются, стараясь с каждым шагом все больше увеличить расстояние между собою и мыслью о смерти.

Он смотрит, как гроб опускают в могилу, и ничто не меняется в его лице. Он впервые присутствует на похоронах того, кого убил. Ему жаль этого человека, он сочувствует его стойкой жене, видевшей, как муж исчез в сырой земле. Яма, принявшая его, рядом с могилой сына, напоминает ему о другом кладбище, другом ряде могил, других слезах, других страданиях.

Идет дождь, но не сильный и к тому же без ветра.

Он думает, что истории повторяются до бесконечности. Иногда кажется, будто они подходят к концу, но нет, меняются только действующие лица. Актеры другие, а роли остаются все те же. Человек, который убивает, человек, который умирает, человек, который не знает, человек, который, наконец, понимает и готов заплатить жизнью, лишь бы это произошло.

Все вокруг – безвестная толпа статистов, ничего не значащих людей, глупых обладателей пестрых зонтов, служащих не для укрытия, а лишь для поддержания шаткого равновесия нити, натянутой столь высоко, что оттуда и не видно, как внизу, под ними, земля усеяна могилами.

Он закрывает зонт, подставляя голову под дождь. Направляется к воротам кладбища, оставив на земле свои следы, отпечатки, слившиеся с чужими. Как всякое воспоминание, они рано или поздно тоже будут стерты.

Он завидует покою и тишине этого места – после того, как все уйдут. Думает обо всех этих мертвецах, лежащих недвижно в своих подземных гробах, с закрытыми глазами, со скрещенным на груди руками, с немыми губами, лишенных голоса, чтобы воззвать к живым. Думает об утешении, которое несет тишина, о мраке без всяких картин перед глазами, о вечности без будущего, о сне без сновидений и внезапных пробуждений.