отель-палас, признанный ныне устарелым, вскоре будет снесен, и на его месте будет построено казино, с примыкающим к нему новым сверхроскошным отелем.

В наши дни с легкой руки французских, да и не только французских, интеллигентов, местное население, исповедуя по-прежнему неприязнь к «проклятому царскому режиму», начало испытывать своего рода телячий восторг ко всему, что касается всего советского, «прогрессивного», столь гуманного, принесшего такие удивительнее достижения! Не бросим камнем в этих простачков идеалистов, которым нет никакого дела до всех ужасающих страданий, которые вынес российский народ за эти последние 50 лет, и горестно вспомним, что среди наших «недорезанных» в свое время эмигрантов имеется немалое число таких же прекраснодушных простофиль.

И действительно, интерес ко всему советскому, и в какой-то мере и ко всему русскому, находится сейчас в Ницце в своем апогее, — если в русской истории было немало черных страниц, то всё советское совершенно лучезарно! Но, хотя всё это и радужно в своем розовом свете и заманчиво, однако же воспоминание о царских золотых рублях тогдашних «бояр» не дает спать заправилам французского туризма. Чтобы привлечь советских туристов «отцы города» ударились в явный подхалимаж перед представителями Интуризма, не жалея расходов. Ялта была объявлена «близнецом» Ниццы, представителей этого близнеца, то есть «отцов города» Ялты, стали принимать в отелях-дворцах, над подъездами которых развевались колоссального размера красные флаги с серпом и молотом, которыми могли любоваться американские и другие туристы-капиталисты… Но, как к следовало ожидать, денежки местных налогоплательщиков горько плакали: столь желанное нашествие советских туристов так-таки и не состоялось. А если денежки куда-то и текут, то, можно сказать, это происходит как раз в обратном направлении. Только и слышишь, что кто-то только что съездил в туристическую поездку и СССР и вернулся с еще большим восхищением перед советскими достижениями, которые и без того имел до поездки. Ездят на «родину» и эмигранты, пищеварению которых столь способствует всё виденное в Советском Союзе.

А когда приезжает советский цирк, балет или оркестр, а лучше всего ансамбль песни и пляски, то щедро открываются все бумажники и кошельки, и буржуазные франки толстой струей начинают течь в кассу скрытого Коминтерна, снабжая его средствами для предстоящей расправы с французскими «буржуями», на манер того, что на нашей памяти было осуществлено в России.

Но среди населения пользуется успехом всё, касающееся СССР и России, когда в невежественном энтузиазме зрителей стираются границы между столь различными явлениями как Россия и СССР. Опишу несколько таких театральных постановок.

То, что я расскажу сейчас, настолько необычайно, что может вериться лишь с трудом. Но, в наши дни пятидесятилетнего юбилея советской власти, когда всё «прогрессивное» человечество радовалось и веселилось, разве можно еще чему-нибудь удивляться?

На афишах местного оперного театра объявляется: «Балет по роману Льва Толстого „Воскресение“ в четырех действиях». Постановка французская, а чья музыка я не помню, да это и не имеет значения.

Поднимается занавес первого действия. Улица большого города при вечернем освещении. На тротуаре поставлены столики кафе, за которыми сидят девицы в коротких юбках и молодые люди в фуфайках, а некоторые из них в кепках. Молодежь знакомится и начинает танцевать. Особенно выделяется одна пара, по-видимому главная балерина и ее партнер. Из программы видно, что это Катюша Маслова и Нехлюдов. Натанцевавшись, они входят в подъезд дома, на чем и опускается занавес.

Декорация второго действия представляет собой большую комнату с огромной кроватью с правой ее стороны. Маслова и Нехлюдов, в тельнике и с папиросой в зубах, долго танцуют вокруг кровати, а отчасти и на кровати. Потом Катюша засыпает. Нехлюдов закуривает папироску, снова танцует, оставляет на камине «зарплат у» и после его великого антраша падает занавес.

В третьем действии декорация двухэтажная. Темная и мрачная улица, над входом в дом висит красный фонарь. Одна из комнат первого этажа представлена в разрезе и отчасти можно видеть, что в той происходит. Танцовщицы кордебалета, подтанцовывая, ходят по тротуару, среди них также и Маслова, и зазывают возможных «клиентов» в свое учреждение. Надо отметить, чти девицы эти отлично справились со своей ролью, а клиенты типа апашей были бесподобны. Катюша Маслова, танцуя, заманила в свою комнату, которую зритель может видеть освещенную, типа в фуфайке, в кепке и в узких брючках, где они и продолжали танцевать вокруг кровати. Темп этого танца становился всё более и более бурным, на улице девицы и апаши тоже закружились в каком-то экстазе и вскоре из входной двери дома был вышнырнут наружу «клиент» Катюши. К всеобщему удивлению и ужасу танцующих он оказался мертвым.

В последнем действии Маслова танцует горестный танец, одетая в полосатую пижаму, — по этапу ее гонят в Сибирь. Появляется Нехлюдов, снова в виде апаша с папироской и начинает танцевать с Масловой под аккомпанемент кнутов стражников.

На этом заканчивается это «эстетическое» действо…

Боже мой, думалось мне, что сталось со знаменитым романом Льва Толстого, сыгравшим такую роковую роль в подготовке российского разложения путем профанации религии, армии и суда! И какое возмущение вызвал бы этот балет в дореволюционной России, беременной революцией. Теперь же, через 60 лет советской диктатуры этот балет смотрится всего лишь с отвращением от его непревзойденного хамства…

Оперный театр в Ницце как бы задался целью нас удивлять. Он поставил оперу какого-то чешского композитора на сюжет «Записок из мертвого дома» Достоевского![338]

В первом действии в лесу хор и солисты в полосатых пижамах, изображая каторжников, что-то бесконечно пели, покачиваясь в такт музыки в состоянии полного отчаяния. Над сценой был осуществлен световой эффект, как бы кинематографной картины, хотя и без экрана. Несколько стражников, в формах наших незабвенных городовых, зверски бесновались, хлопая длинными кнутами… Но тут, на сцене, привели нового каторжника, политического, еще в цивильном платье, загримированного под Достоевского. Он долго пел, а каторжники всё продолжали качаться, на этот раз в такт его пения. Но вот появляется «царский опричник» и приказывает всыпать вновь прибывшему интеллигенту 100 ударов кнута, что, по-видимому и было выполнено, но, к счастью в кулисах, в то время как «воздушные» стражники, намахавшись вдоволь кнутами, пустились лупить друг друга…

И снова, Боже мой, думалось мне, что осталось от великого произведения Достоевского, в котором он рассказал, как, избавившись от бесовского наваждения кружка Петрашевского[339], он обрел на каторге душу православного русского человека.

Прошу читателя меня извинить, войдя в мое положение: я не остался до конца этой «оперы».

Эмигрантский заслуженный танцовщик, хореограф и писатель, Сергей Лифарь[340], всегда старался внести в балет струю свежего воздуха, для чего, борясь