Когда мы очутились в его хате, нас усадили за широкий дубовый стол; хозяйка принесла большую сковороду, на которой шипела яичница-глазунья на малороссийском сале, положила на стол каравай домашнего хлеба и поставила бутыль с водкой и три шкалика.

– Ну как же злодеи вас выпустили? Видно, Бог спас! А как другие офицера?

– Удалось ускользнуть всем. Поручика Ташкова они оставили за адъютанта. Однажды председатель комитета, работавший с ним, вышел на минуту, забыв на столе свою печать. Ташков схватил ее и припечатал целую пачку бланков, которые потом заполнил и роздал офицерам. Сам он остался последним, но когда дивизион двинулся на внутренний фронт и поезд уже тронулся, выскочил из вагона и пересел в находившийся подле состав, уходивший на Киев. Изо всех офицеров остался один Сикорский – писарем во 2-й батарее. Мне удалось выехать из Киева с грузинским эшелоном.

Случилось это так: иду я как-то по Крещатику – смотрю, навстречу на фаэтоне катит кто-то знакомый… Он соскакивает и бежит ко мне… – Вайчешвили! – Он самый! – Как вы здесь? Работаете? – Я здесь полномочный комиссар Грузии при Центрораде. – Вот так превращение! Из фуражиров, да в министры! – А вы? Вижу, вы в черкеске, пробиваетесь к нам на Кавказ? – Мечтаю попасть к себе в Красную Поляну! – Так мы вас заберем, я отправляю на днях 2-й эшелон под начальством князя Накашидзе. – Но я не один, я с женой! – И с барыней, по первому классу, и со всем багажом. Едем со мной в центр!

А в центре все кавказцы, носатые да усатые, их говор, словно клекот орлиный, стоит в воздухе. Вайчешвили подвел меня к столу писать документы, а сам отошел в сторону. Секретарь обращается ко мне по-грузински.

– Генерал не говорит по-нашему, – кричит Вайчешвили через весь зал, – но он превосходный человек!

Нацепили мне свои цвета, выдали удостоверение, и вот мы уже второй месяц тянемся от Киева. Но с нами, оказывается, едет целая группа русских офицеров, которые пробиваются, куда Бог приведет, под грузинским флагом. Даже оружие везем с собою. И не отдаем немцам!

– И я своего оружия не выдал! – Стежка выдвигает ящик в столе, где лежит его шашка с темляком и револьвер с алым шнуром.

– А когда привели коней, то мы все время скрывали их между нами от большевиков, а от немцев в меннонитской колонии[144], где у меня приятель. Красотка и теперь там. А Кокетку зашибли при выгрузке, так у нее сделался накостник на путовом суставе, пришлось продать за 900 рублей – вот деньги, извольте получить. А что генерал Постовский?

– Да уж ему больше не придется садиться на своего коня. Наверное, Красотка так и останется у вас.

– Ну как прикажете! Воля ваша…

– Не перевелись еще Шибановы на Святой Руси, – говорили мы на обратном пути. – Найдутся и Минины, будут и Пожарские…

Порося, порося, превратись в карася…

Старый анекдот

…Наконец-то доползли до Екатеринослава…

Мы прибыли туда рано утром, и я тотчас же побежал на вокзал, чтоб справиться по телефону о Сокольском. Ведь Екатеринослав – это Итака моего хитроумного Улисса![145]

В справочнике есть три-четыре Сокольских, но нет ни Володи, ни Ильи. Беру на удачу первого попавшегося.

– Сокольский?

– Нет дома, с вами говорит его жена.

– Скажите, где я найду Владимира Сокольского?

– Ах, это брат моего мужа! А вы откуда? Уж не вы ли его командир? Ах, как он будет рад… Но я сама к вам приеду!

Через несколько минут буквально попадаю в объятия молоденькой элегантной дамы с заметно семитическими чертами миловидного лица.

– Ах, как я рада, как я рада, – повторяет она, слегка грассируя и не без труда выбирая подходящие выражения. – Ведь он все время волновался за вас. – «Мой командир такой храбрый, – говорил он, – не уступит им ни на шаг, так они его расстреляют…» У них нет телефона, он живет с матерью и сестрой и будет дома только к 12 часам… Вот его адрес!

– Володя сейчас придет! Ах, как он обрадуется, – повторяет его старушка-мать, усаживая меня в скромной гостиной. – А я сейчас принесу вам кофе.

Вот и Володя! Такой же, как всегда, только в штатском.

– Ну как же я беспокоился о вас! Я ведь знал, что вы с большевиками не поладите, я думал, что они вас погубят при занятии Киева. А вы не записались в украинские войска?

– Нет, нет. Ни с украинцами, ни с немцами мне не по дороге. Я попробую пробраться к себе в Красную Поляну, где нет еще ни тех, ни других.

– Но что же делать? Ведь с немцами все-таки можно жить… Все таки стало немного спокойнее. Об России уже нечего вспоминать… Были бы мы живы, да могли бы работать. А вот и кофе! Вы не по пробуете мацы?

Когда мать вышла, Володя подошел ко мне на цыпочках и прошептал на ухо:

– Только, пожалуйста, не говорите, что я перешел в православие! И при Иоффе тоже – ведь он такой ортодоксальной семьи…

Это уже 13-е превращение Сокольского, на этот раз, думаю, уже последнее. Говоря на официальном языке, он вернулся «в первобытное состояние».

В Екатеринославе мы простояли еще несколько дней. Гуляя по улицам, наткнулись на двух немецких солдат, которые покосились на газыри моей черкески.

– Патроны?

Я показал им пустые гильзы.

– Sind Sie jüdisch?[146]– обращается ко мне один из них, по глазам и жестам несомненный семит.

Хевсуры считают меня своим по крови… Черкесы видят во мне убыха. А тут, на юге России…

– Фуй, какой вы интеллигентный, – говорит мне молоденькая еврейка, – совсем как наш еврей…

Я собираю все свои лингвистические познания, усвоенные от Эверлинга, почерпнутые из грамматики Кайзера и учебника Керкевиуса:

– Nich geringsten![147]

Оба, и семит, и его спутник, кровный немец, вступают со мной в разговор, выражая свое удивление неожиданному развалу России.

– Doch Bolschewismus ist eine Krankheit[148], – возражаю я. – По дождите немного, он обойдет всю Европу, и первое, где он начнет выдыхаться, это будет Россия!

Семит пытается возражать. Его товарищ пожимает плечами.

– Doch Lassen Sie ihn ihre Meinung haben![149]– говорит он. Обедая на вокзале, нам пришлось встретиться еще с группой немцев, которым, как и нам, видимо, было приятно посидеть за роскошным table d’hote’ом, где проворные официанты подавали одно за другим бесподобные блюда, как по мирному времени.