появился этот дом. Там я погрузилась в атмосферу такой глубокой любви, поддержки и понимания, которая казалась мне немыслимой и невозможной в реальной жизни. Я узнала об алкоголизме все, и с помощью превосходной команды психологов, а также при поддержке пациентов, ничем не отличавшихся от меня самой, избавилась от многих обид, которые таила на родителей.

Однако со своими чувствами к Дэйву я разбираться отказывалась, так как все еще лелеяла надежду на то, что он когда-нибудь изменится, и тогда наша любовь друг к другу наконец восторжествует.

Пока меня не было, Дэйв перевез мои вещи в свою квартиру. Когда шла последняя неделя моего пребывания в реабилитационном центре, он приехал туда и присутствовал на нескольких занятиях вместе со мной. Кроме того, он прошел несколько психологических тестов, и мы вместе разобрали их результаты.

Психолог сказала Дэйву, что у него наблюдаются все признаки химической зависимости. Она также указала ему на его психологическую незрелость, оторванность от реальной жизни и жестокую натуру. Дэйву нечего было сказать в ответ на все это, и я, желая верить в лучшее, проигнорировала это заключение. Я знала, что Дэйв время от времени покуривает травку, но, насколько я могла судить, это не представляло особой проблемы. Мы вернулись в его квартиру и вскоре после этого забрали нашего сына из дома моей матери. Я была уверена, что мы снова стали одной семьей.

Уже через несколько недель пристрастие Дэйва к марихуане стало создавать проблемы в наших отношениях. Он никогда не курил травку при мне, но периодически тайком уходил из дома, а возвращался уже под кайфом и злой на меня, словно провинившийся подросток. Я быстро научилась игнорировать его пристрастие, так как в противном случае он приходил в бешенство и готов был поднять на меня руку, а я ни при каких условиях больше не хотела рисковать собой или своим сыном, опасаясь рукоприкладства и побоев. Пока я пила, я не могла контролировать себя настолько, чтобы управлять своими эмоциями, но, начав вести трезвую жизнь, могла почувствовать всю разрушительную силу его гнева и научилась сдерживать при нем свои эмоции.

Вскоре стало очевидно, что в присутствии Дэйва я вообще не могу выражать свои чувства, так как его могло привести в бешенство все что угодно, поэтому при нем я сохраняла самообладание и выговаривалась лишь на приемах у психолога и на групповой терапии, находясь среди таких же женщин, как я сама.

Однако наш сын Патрик был слишком мал, чтобы понимать необходимость держать свои эмоции при себе. Однажды вечером, уложив Патрика спать, я решила сходить в магазин за напитками. Я хлопнула дверью, сделав вид, что ушла. На самом же деле я спряталась в прихожей, решив в шутку разыграть Дэйва. В этот момент Патрик заплакал в своей спальне, и Дэйв тут же начал выкрикивать угрозы и оскорбления в его адрес, не подозревая, что я все еще дома. Я не выходила из прихожей, чтобы посмотреть, что будет дальше. Дэйв пошел в спальню Патрика и шлепнул его так сильно, что даже я услышала звук шлепка. Онемев от шока, я застыла в прихожей. Дэйв вернулся в гостиную, а Патрик в истерике орал в спальне. Дэйв снова выкрикнул несколько угроз, а потом опять бросился в спальню. Я ворвалась в спальню в тот момент, когда он бил лежащего в кроватке сына. Я схватила Патрика и убежала. Какое-то время я бесцельно ездила на машине по городу, потому что мне некуда было идти. Позже, тем же вечером, я вернулась домой. Когда мы вернулись, Дэйв был в ярости. Он бросал в меня все, что попадалось под руку, обвиняя во всех грехах. Я не спорила с ним, а просто просила его успокоиться. Он пошел спать злым, а я всю ночь не спала и думала…

Я вспоминала, сколько раз он, обливаясь слезами, просил простить его за то, что он поднял на меня руку, и обещал, что это больше никогда не повторится. Моя самооценка была настолько низкой, что я готова была рискнуть и поверить ему, прощая его раз за разом, но все повторялось снова и снова. Но когда под угрозой оказалась безопасность моего ребенка, я не готова была рисковать. Этот инцидент разбил остатки моей надежды на нашу счастливую семейную жизнь. На следующий день я обо всем рассказала психологу, и мы начали планировать мой побег.

Для начала мне необходимо было найти работу. Дэйв хотел, чтобы я работала (чтобы приносить домой деньги), но не хотел, чтобы я с кем-то общалась или заводила друзей. Его мать возмущалась тем, что я не работала, говоря, что я должна помогать своему мужу. (Она взрослая дочь алкоголика, четыре раза была замужем, и все ее мужья либо пили, либо избивали ее, либо делали и то, и другое.) Все мое общение с внешним миром ограничивалось контактами с людьми в реабилитационном центре и на встречах «Анонимных алкоголиков». Дэйва возмущало наличие у меня даже такого узкого круга общения.

Я искала работу и была уверена, что скоро что-нибудь подвернется. За две недели до того дня, когда исполнялось шесть месяцев моей трезвой жизни (к этому же сроку я хотела переехать) меня охватило очень странное чувство, не отпускавшее меня ни на минуту. Оно было похоже на ощущение дежавю, и его глубина и интенсивность росла с каждым днем. Мне казалось, что все, что я делаю, я уже делала раньше: я знала, что скажут люди, еще до того, как они произносили это вслух; я даже знала, когда зазвонит телефон, еще до того, как раздавался звонок. Мне все это казалось жутко странным, и я упомянула об этом пару раз в разговорах с другими людьми, но в то же время это было приятное ощущение: мне казалось, что я заранее буду предупреждена, если случится что-нибудь необычное или опасное.

Через неделю это ощущение усилилось до предела. Вечером мы с Дэйвом собирались идти в гости к его матери на семейный ужин, и что-то мне подсказывало, что идти туда не следует. В обычных обстоятельствах я бы ни за что не попросила Дэйва пойти без меня, потому что это привело бы к ссоре, а я не хотела провоцировать очередной конфликт с рукоприкладством. Но предчувствие того, что вскоре что-то произойдет, и мне необходимо остаться дома, было очень сильным, и я не могла его игнорировать. Каким-то