– … должно вам ненавидеть этот мир, его создания и все, что в нем есть. Ибо Христос сказал народам: "Вас мир не может ненавидеть, а Меня ненавидит, ибо Я свидетельствую о нем, что дела его злы"[269]. И в книге Соломона написано: «Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, все – суета и томление духа»[270]. Согласно этим свидетельствам, и вы должны блюсти заповеди Господа и ненавидеть этот мир. Если вы до конца сможете им следовать, есть надежда, что ваша душа обретет вечную жизнь.

– Согласен ли ты выполнять все, что здесь перечислено? – вопросил Сикард. – Если нет, то лучше откажись от Утешения, ибо лжецам уготовано серное озеро.

– Согласен! – кивнул Гастон де Сент-Фуа.

– Тогда помолимся, дабы укрепился твой дух! – и вслед за старым ересиархом умирающий принялся повторять уже известную Роберу молитву.

– Придите, поклонимся Церкви и нашему Богу! – трижды в полный голос торжественно возгласили Старцы, а за ними повторили прочие верующие. Молчал лишь Робер, ощущая на себе удивленные взгляды.

– Готов ли ты воспринять Святое Слово? – новый вопрос последовал, когда воцарилась тишина.

– Готов, – ответил хозяин замка, и Робер краем глаза заметил, как по щеке женщины в черном, скорее всего – жены умирающего, сбежала слеза.

Вперед выступил Аймерик и положил Евангелие на колени Гастону.

– Вручаем вам сие Святое Слово, дабы вы приняли его от нас, от Бога и от Церкви, – тут же заговорил Сикард, – и получили право произносить его постоянно всю свою жизнь, денно и нощно, в одиночку и совместно и не стали бы ни есть, ни пить, предварительно не прочитав его. Не выполнив обета, вы навлечете на себя кару.

– Я принимаю его от вас и от Церкви! – ответил хозяин замка.

– Кайся теперь, сын мой, – мягко проговорил Аймерик.

– Помилуйте нас, – просипел хозяин замка. Силы, похоже, оставляли его. – Прошу Бога, Церковь и всех вас простить все прегрешения, какие я совершил на деле, на словах и в мыслях.

– Господь, Церковь и мы прощаем вам, и будем молить Господа, чтобы Он вам простил, – дружно сказали все собравшиеся.

Сикард и Аймерик подошли с двух сторон к кровати, и простерли над головой больного руки. То, что они произнесли далее, было своеобразной формулой отпущения грехов:

– Благословите нас, простите нам, аминь. Да простит все наши грехи Отец, Сын и Дух Святой.

Вернувшись на свои места, Старцы вновь трижды пропели "Поклонимся Отцу, Сыну и Святому Духу!", после чего Гастону де Сент-Фуа, который держался, судя по побелевшему лицу, из последних сил, пришлось вновь повторить обязательства, налагаемые на прошедшего Утешение. Их было много, и Робер невольно посочувствовал тем, кому приходится жить по таким правилам, куда более суровым, чем даже в Ордене Храма.

Евангелие было возложено на голову умирающему.

– Отче, вот твой слуга для твоего правосудия! Ниспошли ему свою милость и дух свой! – дружно произнесли Старцы, и тут же без перехода, начали. – Отче наш, иже еси на небесех…

Робер, привыкший слушать Pater noster на латыни, не сразу понял, что перед ним то же самое, но в переводе на обыденный язык.

– Придите, поклонимся Церкви и нашему Богу! – повторяли верующие всякий раз, когда в молитве появлялась пауза.

– Восславь Господа, брат Гастон, – проговорил Сикард. Вид у него был усталый, но голубые глаза лучились светом, крошечные частички которого, как показалось Роберу, появились в темных доселе зрачках умирающего.

18 февраля 1208 г.

Руэрг, замок Сент-Фуа в окрестностях города Родез

Проснулся Робер с первыми лучами солнца. Ему вместе со Старцами отвели крохотную комнатушку под самой крышей, но раскрыв глаза, рыцарь обнаружил, что его спутников уже нет на месте.

Прочитав утренние молитвы, он спустился по лестнице и обнаружил их в обширном помещении первого этажа, служившем, судя по всему, трапезной для слуг и воинов замка. Кроме них, тут никого не было.

– Садись, брат Робер, – гостеприимно пророкотал Аймерик, прихлебывая из кружки, в которой не могло быть ничего иного, кроме воды. – Скоро мы выходим.

– Я не пойду с вами, – сказал Робер, оставшись стоять. – Я направлюсь туда, куда велит мне долг.

– Мы не будем удерживать тебя, – в синих глазах Сикарда, который отложил недоеденную краюху, блеснула тревога. – Но ты шел с нами, ты видел наши обычаи. Разве не осознал ты, что именно мы и есть истинная Церковь, которая достойна принять хранимый тобой Дар?

– Я видел чистоту вашей жизни, – твердо ответил Робер, – и готов свидетельствовать перед кем угодно, что вы не поклоняетесь дьяволу! Но я служу не Церкви, а только Богу, и его голос для меня – это приказы магистра! Их я должен исполнять в первую очередь.

– Ну что же, – Сикард вздохнул, Старцы переглянулись, – ты сам выбрал свой путь. Пусть Господь охранит тебя на нем. Вчера хозяин замка подарил нам коня за проведенный ритуал. Мы отдадим его тебе. И если хочешь, то попросим для тебя оружие, а также одежду, приличествующую рыцарю! Твоя изрядно поистрепалась…

– Да распространит на вас свою доброту Пречистая Дева, – голос Робера дрогнул, впервые он ощутил сомнение в правильности своего решения. Встретишь ли такое отношение к врагу (а для катаров он был врагом) среди воинов Храма? – Я обещаю, что пока Чаша в моих руках, то ее пламя никогда не будет обращено против тех, кто считает себя христианами.

– Спасибо и на этом, – невесело улыбнулся Аймерик. – Пойду, выясню насчет одежды.

И более молодой из ересиархов покинул помещение.

– Трудный путь ждет тебя, – негромким, каким-то бесплотным голосом проговорил Сикард. Глаза его, словно подернувшиеся патиной, смотрели куда-то сквозь Робера, и тому стало не по себе. – Враги подстерегают тебя на каждой дороге, и те, кто служат носителю лилий, и те, у которых на одеждах белый восьмиконечный крест, и слуги римской блудницы… Все они алчут, аки волки около овечьего стада… Не отдай его им, ибо тогда бедствия будут неисчислимы!

Взгляд Сикарда прояснился и он улыбнулся рыцарю.

– Садись за стол, – сказал он, – перед дальней дорогой тебе нужно поесть.

Спорить с этим было бы глупо.

Ели в молчании, вскоре к ним присоединился вернувшийся Аймерик.

– Все готово, – проговорил он, когда трапеза оказалась окончена. – Конь ждет тебя, навьюченный всем, что может пригодиться в дальней дороге.

Около оседланной кобылы, вороная шкура которой лоснилась на солнце, суетились слуги. У седла Робер к собственному удивлению увидел меч, сумки оказались туго набиты.