href="ch2-662.xhtml#id798" class="a">[662]. Кружок являлся партийной ячейкой, президиум кружка – низовым партийным органом, подотчетным бюро коллектива. На президиуме кружка лежала обязанность по наблюдению «за отношением кружка в целом и отдельных его членов к их партобязанностям». Президиум должен был иметь «точный учет количественного и качественного состава кружка и проводить собрания кружка не реже раза в неделю». Общее руководство кружком осуществлялось «ответственным организатором» – так в Петрограде называли секретарей партячеек[663]. Находясь под контролем ответственного перед ЦК ректора университета и партийного бюро, кружки вписывались в то же время в городскую партийную структуру – Смольный высылал в университет своих методистов и пропагандистов. Материалы тех лет рисуют картину сложных взаимоотношений между разными звеньями партийной лестницы – как иерархию сознания и иерархию власти в одно и то же время.

Архивы Коммунистического университета дают чрезвычайно богатые материалы для исследования эволюции дискурса в отношении оппозиции. Изучение того, как разворачивалась там внутрипартийная дискуссия, проливает свет на конкретные взаимоотношения между рядовыми партийцами и их отношения с общегородским и даже общероссийским партийным целым. Следующие страницы погружают читателя в риторику дискуссии, пытаясь осветить спор изнутри. Обилие цитат и иллюстративного материала неизбежно. Каждое высказывание было уникальным. Выступающие говорили живо, много, каждое собрание завершалось прежде, чем все успевали высказаться. Фактура отрывчата и на редкость сумбурна, хаотична, но разнообразие мнений трудно не заметить. Бесконечные повторы, как и обидные лакуны, затрудняют интерпретацию.

Следующие страницы пытаются воссоздать дискуссию на микроуровне. Как и везде по городу, спор шел о том, до какой степени можно насаждать демократию, возможны ли разные мнения и разночтения в проработке резолюции «О партстроительстве». Студенты хотели понять, в чем опасность фракций и оппозиций и как отличить одно от другого. Суть в деталях. Сами слова студентов часто тривиальны, но в совокупности становится понятно, как спор вовлекал студента, предлагал выразиться, давал ему место в революционном проекте. Дискуссия вдохновляла: лекторы не успевали выговориться, студенты тоже требовали слова. В процессе обмена мнениями вовсю заявлял о себе творческий потенциал большевистского языка. Свобода самовыражения в кружках была достаточно широкой, а предлагавшиеся резолюции часто носили непредсказуемый характер. В наших руках неоднозначный материал, в нем нет черного и белого. Ситуация была многогранной. Протоколы запечатлели диапазон позиций, нюансы суждений.

Язык определял идентичности и создавал новые смыслы во время дискуссии. Язык здесь надо понимать широко – как дифирамбы, инвективы, цитирования, а также как жесты и интонации. Интерпретация резолюции «О партстроительстве», правильное, с партийной точки зрения, толкование ее призыва к обновлению разделяли спорящих. Оспаривалось символическое пространство. Резолюция вызвала к жизни новые слова – «демократия», «новый курс», которые значили для разных участников разные вещи, наводили на разные политические решения, даже когда анализ политической ситуации казался во многом сходным. Фундируя свою позицию, кто-то из выступавших обращался к основоположникам марксизма, кто-то – к российской революционной традиции, кто-то ставил акцент на настоящем, другие оперировали историческими параллелями. Открытой конфронтации не было: борьба за партию была не борьбой враждующих семиотических систем, а борьбой внутри одной, общей для всех системы. Каждый докладчик старался объединить своих сторонников и уговорить сомневающихся. Некоторая гибкость, идеологическая эластичность были не лишними: та позиция, которая умела вместить в себя большинство оттенков мнений, объединить разные течения мысли, имела наибольший шанс выиграть голосование. Призывы к чистоте и единству имели особенный успех: эти неопределенные, мало к чему обязывающие клише доминировали в политическом дискурсе 1923 года, поскольку позволяли каждому толковать их на свой лад.

Партийные массы были в высшей степени политизированы, и центр не мог установить полный контроль над смыслами. Петроградский губком, может быть, и хотел взять под свой контроль партийный язык, но часто получалось наоборот – низовые ячейки предлагали свои толкования, и центр не мог их полностью освоить. Сколько бы участники дискуссии ни старались овладеть партийным лексиконом, монополизировать смыслы, полисемия одерживала верх: слова участвовали в разных смысловых полях одновременно, их комбинации приводили к созданию новых смыслов. Выступавшие хотели взять под свой контроль партийный язык, но часто получалось наоборот – язык контролировал их. Язык был самостоятельным, важнейшим аспектом политической жизни большевиков. Слова и лозунги функционировали как коды для коммуникации, легитимизировали партийные взыскания, определяли недругов. Сама основа авторитета партийных лидеров – их контроль над языком партии – была в то же время и причиной их уязвимости: партийные лидеры опирались на риторику, на слова для поддержки своего престижа.

В центре внимания не персонажи, а их манера формулировать проблемы и искать решения. Вопрос в горизонте возможного, в том, что можно было представить себе, сформулировать на понятном всем языке. В выступлениях много нестыковок, противоречий, просторечных слов. Не всегда можно четко определить, кто поддерживает Троцкого, кто Зиновьева, кто кого-либо еще. Оттенки мнений просматриваются, но в то же время понятно, что участники дискуссии видели себя членами одного лагеря. Размежевание произойдет позже, на выходе из дискуссии, и не за один день.

Споры происходили по вечерам, сначала в кружках, а потом на общем партийном собрании университета, и часто длились до поздней ночи. На несколько недель в университете создавалась лиминальная ситуация, отчасти отменявшая официальную иерархию. Голос руководства смешивался с голосом рядовых партийцев, некоторое равенство заметно в возможности высказаться. Каждый коммунист мог оказаться носителем правды, если умел правильно толковать азы марксизма. Протоколы указывают на желание студентов участвовать в судьбе партии: внимательный читатель обнаружит, что участники дискуссии выражали удовлетворение, даже гордость за происходящее в сочетании со злобой, презрением, уничтожающим юмором. Дискутирующие любили давать передовицам газет и словам докладчиков свою, порой оригинальную интерпретацию: политические штампы переводились в понятия, релевантные для ситуации в университете; «партийность», «демократия», «товарищество» приобретали сиюминутный смысл.

Каждый отдельный большевик рассматривал свои повседневные дела и отношения с другими людьми как определяющие для партийной жизни в целом. Любое высказывание могло приобрести судьбоносный характер. Выражение «я» отдельного коммуниста определяло, в какую сторону завтра двинется партийное «мы». Участники дискуссии реагировали на события в верхах, идентифицировались с теми или иными позициями в партии, давали им свои имена и зачастую пытались интуитивно продолжить или понять заложенную в этих позициях политическую линию. Партийная дискуссия носила личный, чуть ли не интимный характер. Кружковцы постоянно общались, обсуждали труды классиков, учились в университете и проводили вместе свободное время. Дело было в необходимости отделить своих от чужих, разобраться, чьи взгляды идут партии на благо, позволяют двигаться дальше по пути к мировой революции, а чьи создают помеху на этом пути.

Сохранилось несколько протоколов кружковых дискуссий о резолюции «О партстроительстве». Остановимся на одном из них: