Тогда он, взревев от ярости, обозвал меня ведьмой, наставил на меня пистолет и нажал на спуск. Однако меня хранил Господь, и оружие не выстрелило. Я подошла к нему очень близко и сказала:

— Ты знаешь, Ньоунг, что я никакая не колдунья, но пророк самого Ньялика. Разве ты не мониянг? Разве отцы твоего народа учили тебя воровать еду у голодных? Разве это къенг? Разве подобает благородному воину жить как иностранцы? Когда мониянг научились осквернять так свои уста? Твои предки стыдятся тебя! Их духи взывают к Ньялику, требуя осуждения. И разве он, если ты не раскаешься, не погубит тебя и не изведет весь твой род?

Я увидела, как ужас растет в его глазах. Во всем внутреннем дворе воцарилась тишина, нарушаемая лишь равномерным гулом генераторов. Казалось, стих даже ветер.

— Выслушай меня, Нъоунг, — промолвила я тихо, так, чтобы слышал один лишь он. — Господь послал меня исцелить порчу, насланную на мониянг, дать им новую жизнь. За каждую меру еды, которую ты дашь страждущим, тебе воздастся десятикратно. Твой народ снова сможет пасти стада, наступит мир, и иностранцы больше не будут вас беспокоить. Только поверь мне и следуй за мной.

И он поверил мне и отдал приказ раздать беженцам еду из имевшихся в крепости припасов. Я сказала, что его солдаты должны проследить за тем, чтобы еда поступила к женщинам и чтобы женщины первым делом накормили своих детей. После этого могут поесть мужчины. Воины были поражены этим, поскольку это противоречило кьенг, исконному обычаю. Но я сказала, что Господь посылает динка новый къенг и поразит своим гневом любого мужчину, который возьмет еду, предназначенную для детей, а потом я вышла и повторила то же самое толпе. Так продолжалось в следующие дни, а два человека, которые выступили против, были найдены мертвыми на окраине лагеря, с набитыми отварным рисом ртами. После этого оппозиция умолкла.

Я велела Ньоунгу дать мне машину и вместе с Долом отправилась по соседним пастушьим стойбищам и деревням, где говорила с людьми и старейшинами о моей миссии или просила Дола говорить от моего имени. Народ узнавал о том, что случилось в Вибоке, и о том, как можно исправить то, что динка называли «порчей мира». Молодые люди, воодушевляясь, хватались за копья, но я говорила, что еще рано, потому что правительство и вражеское ополчение хорошо вооружены и преждевременное выступление лишь приведет к напрасным жертвам. Но когда придет час, Господь пошлет им достаточно оружия и дарует победу.

Дол в этом смысле был неоценим, ибо в полной мере обладал качеством, именуемым «динг»: сочетанием изящества, красоты, хороших манер, умения держаться с прекрасными ораторскими данными — качеством, высоко ценимым мужчинами динка. Он выглядел настоящим вождем, и я слышала, как люди говорили о нем и его происхождении, вспоминая старую песню о возвращении Пенг Бионга. Интересно, что, если ты пророк Господа, тебе никогда не приходится думать о том, что сказать. Порой слова просто рождаются в твоей голове, и ты произносишь их вслух: нужно только расслабиться и отдаться вере. Господу ведомо, когда действовать через нас, когда нет, нам же остается проявлять терпение и исполнять Его волю.

Прошло несколько недель, на протяжении которых мы с Долом проповедовали новый кьенг. Весь уклад жизни поселений начал меняться. Получая чуть больше еды, люди начали работать. Они смогли выкопать выгребные ямы и построить жилые хижины, благо инструментов для этого в Вибоке было более чем достаточно. Женщины в преддверии сезона дождей принялись сажать бобы, земляные орехи и сорго. Люди снова начали петь. Я каждый день ходила с ними к мессе, сама пела в хоре и порой слышала, как люди называют меня Атиамаби, или «Атиам-снова», так что я, как и было предсказано, плавно переходила из реальности в миф. Они, бывало, спрашивали меня: Атиамаби, когда придут дожди? И я отвечала: скоро, скоро, пока не наступал день, когда Господь начинал говорить через меня, и я отвечала: завтра.

На следующее утро, как только заалел рассвет, на западе мы увидели облако, которое долго маячило на отдаленном ободе мира, потом выросло, набухло, почернело и заискрилось молниями. Поднялся небольшой ветер. В тот же день мы обнаружили, что город захвачен ополченцами баггара. Совершив нападение на рассвете, когда наши немногочисленные солдаты мирно спали, они убили одних, разогнали остальных и рассыпались по Вибоку и окрестностям, хватая детей и женщин, а мужчин, пытавшихся оказать сопротивление, избивали или пристреливали на месте. Это были сурового вида чернокожие мужчины в тюрбанах, носившие кто традиционные балахоны, кто разрозненные элементы униформы, но все как один вооруженные до зубов самым современным оружием. Среди криков, воплей, выстрелов и плача мы услышали приближающиеся громовые раскаты. Когда я вбежала во внутренний двор форта Вибок, небо низко провисло, почернело и стало ронять первые дождевые капли.

Там находились около двух дюжин захватчиков, все с «Калашниковыми». На земле валялось несколько убитых солдат СНОА, а один, раненый, медленно, как раздавленное насекомое, отползал в сторону. Никто не обращал на него никакого внимания, потому что баггара сгоняли свою добычу, девушек, девочек и мальчиков, вместе, связывая им руки веревками или проводом. Все девушки из церковного хора уже были связаны и рыдали взахлеб. Неподалеку стоял видавший виды грузовичок «тойота» с установленным на нем российского производства пулеметом калибра 12,7, а рядом с пулеметчиком находился рослый, уверенного вида человек в камуфляжной форме, отдававший приказы.

Дождь тем временем разошелся не на шутку, и командир приказал своему водителю отогнать машину под железный навес. И тут я, взобравшись на топливный бак, принялась, перекрывая дождь и громовые раскаты, выкрикивать арабские слова, заученные наизусть в Риме:

— Во имя Аллаха милостивого, милосердного. О правоверные, не спорьте с народом Писания, кроме как в мягкой манере, за исключением тех из них, кто поступает неправо, и скажите им: мы верим в то, что ниспослано нам и что было ниспослано вам, наш Бог и ваш Бог есть Единый, и Ему мы повинуемся.

Я произнесла священные слова суры медленно, нараспев, чтобы их могли расслышать как можно лучше. Черные лица под тюрбанами повернулись ко мне, и на них было написано изумление. Они не привыкли слышать слова Корана от чужеземцев, европейцев, и уже тем более никогда не слышали их от женщины.

Я продолжила:

— Разве не сказано Пророком, да пребудет с ним мир: Аллах великодушен, и во всем любит великодушие. О правоверные, в том ли величие, чтобы похищать детей? Разве так поступают мужчины? Нет! Так поступают трусы и идолопоклонники, а вам Пророк запретил нападать на получивших Писание. Выслушайте же меня, говорящую от имени Господа. Отныне, с этого дня, все земли по сию сторону реки для вас запретны. Ступайте с миром в свои земли и растите свой скот и своих сыновей. Те же, кто этого не сделает, встретят смерть, а их души будут ввергнуты в котлы с кипящей водой в геенне!

Но командир обозвал меня неверной шлюхой, и они сбили меня на землю прикладами автоматов: я валялась в размокшей грязи, а они пинали меня ногами. Дождь к тому времени уже лил сплошной стеной, гром гремел не умолкая. Я поднялась на ноги и воскликнула снова: