Конечно, совершенно невозможно объяснить такого рода вещи Вильгельму, не говоря уже о воюющих на фронтах. Индустрия вооружений была тайной за семью печатями и в мирное время. Теперь же конспирация стала такой сложной, что полдюжины других рурских баронов жили в своем мирке, говорили на своем языке и сталкивались с проблемами, непостижимыми почти ни для кого, кроме них. К примеру, в то самое время, когда была спущена лодка «Дойчланд», они были обязаны оказывать всяческое давление на канцлера Бетмана-Хольвега, пока он не санкционирует захват промышленных ресурсов Бельгии. Канцлер, протестуя и называя это пиратством, неохотно согласился. Его распоряжение создавало опасный прецедент для будущего поколения, когда большая часть Европы станет одной огромной Бельгией, оккупированной одетыми в военную форму сынами Германии. А в ту осень последовала еще одна команда с даже более зловещими осложнениями для будущего. Она поступила военному губернатору в Брюсселе. Несмотря на закон о трудовой повинности, который распространялся на всех трудоспособных немецких мужчин в возрасте от 15 до 60 лет и обязывал работать на военных заводах здоровых немецких женщин, в цехах не хватало рабочих рук. И поэтому новый указ предписывал бельгийским гражданам трудиться на рурских заводах. Тило фон Вильмовски, который в то время имел звание кавалерийского офицера и служил адъютантом губернатора, был в шоке. Он написал Густаву, призывая его представить этот вопрос на рассмотрение императора. Крупп, выразив сожаление, отказался. Нужно подчиняться, объяснял он.

Тило не знал, что Крупп в значительной мере был ответствен за этот насильственный набор. 27 августа 1916 года Румыния вступила в войну на стороне Антанты. На следующий день Гинденбург был назначен Верховным главнокомандующим, а Людендорф – начальником его Генерального штаба. Власть этих двух людей была практически безгранична; когда канцлер Бетман-Хольвег попробовал докучать им своей совестливостью, он был без лишних слов отстранен. Однажды, возвращаясь с Западного фронта через Бельгию, Людендорф встретился с Круппом и Карлом Дуйсбергом из «Эльберфельдер фарбенфабрикен» – двумя наиболее влиятельными промышленниками империи. Людендорф вспоминал: «По дороге на следующий день после полудня я обсудил этот вопрос (военное производство) с г-ном Дуйсбергом и г-ном Круппом фон Болен унд Хальбах, которых я попросил составить мне компанию в поезде. Они считают вполне возможным, с учетом наших запасов сырья, увеличить производство военной продукции, если будет решена проблема рабочих рук». Людендорф разрешил проблему. Он издал приказ, который привел в смятение борона фон Вильмовски и удовлетворил «баронов фабричных труб»; они смогли заверить правительство: «Ресурсы, находящиеся в распоряжении немецкой промышленности, таковы, что она способна на протяжении долгих лет снабжать наши доблестные войска и войска наших верных союзников всем необходимым оружием и боеприпасами».

Этот небольшой обмен любезностями звучит как упражнение в тевтонской бюрократической речи и производит жуткое впечатление. Эти люди имели дело не с запасными частями. Они распоряжались судьбами людей. Суть их послания сводилась к тому, что война идет прекрасно. Станки на заводах в отличном состоянии. Такое положение может продолжаться до бесконечности, если только хватит людских ресурсов; таково было их отношение к насильственной вербовке бельгийских рабочих; в том же ключе они говорили и о собственных солдатах. В Генеральном штабе бесстрастно говорили о потребности в людях просто как о нужде в человеческом материале. Но делать вывод, что такое бездушие было свойственно только рейху, было бы ошибочным. Оно наблюдалось во всех столицах воюющих держав и нигде не проявилось так вопиюще, как в Лондоне – этой цитадели благопристойности. Лорд Карсон, выпускник Дублинского колледжа Святой Троицы, сказал пэрам, что «определенное число героев должно быть всегда и этого нужно добиваться любой ценой», а британские офицеры, отвечающие за материально-техническое снабжение, подсчитывая в среднем число жертв артобстрела в незадействованных секторах, называли их «обычными потерями».

Звучит чудовищно. Собственно говоря, они были продуктом некоей исторической метаморфозы. В ту отдаленную эпоху котелков, кебов и шляпок со страусовыми перьями цивилизация находилась на полпути к кардинальным переменам. В культурном отношении она оставалась привязанной к прошлому с его лошадьми, хотя все больше было признаков того, что наступил век машин. В Европе не вполне осознавали, что из всех общественных институтов военная профессия в наибольшей степени укоренилась в фольклоре прошлого. Традиционные лидеры – императоры, принцы, властители и фронтовые маршалы – были самыми консервативными людьми в обществе, наименее способными к пониманию той механизированной войны, которую им пришлось вести. Юнкера лелеяли свои монокли, белые без единого пятнышка перчатки, черные с серебром сабельные подвязки и содержали в образцовом порядке бетонные помещения камендатур с прусскими орлами над входом. В то же время тоска французов по славе оставалась столь же сильной, как и их способность к самогипнозу. Даже когда их солдаты блеяли, как овцы, показывая, что считают себя отданными на заклание, маршалы с энтузиазмом говорили о естественном выражении эмоций солдатами. Конечно, ведь речь идет о молодежи, этих «младотурках». В их возрасте им приходилось самим о себе позаботиться. Когда Фалькенхайн атаковал Верден, курьеру, принесшему эту весть, сказали, что «папа» Жоффре, начальник полиции Франции, спит за запертыми на двойные запоры дверьми и его нельзя беспокоить.

Английские солдафоны-военные были в равной степени уверены, что любой может прорваться через колючую проволоку, если вокруг достаточно песка. Они маршировали в начищенных до блеска армейских ботинках или звенели шпорами сапог и совершали объезд позиций на «роллс-ройсах», ругая подчиненных за плохую дисциплину и не слишком четкий строевой шаг. Они соглашались, что война – это действительно не самое подходящее времяпрепровождение для регулярной армии. И так много новичков офицеров, которые вовсе не были джентльменами. Нужно что-то с этим делать. Новичкам строго указали, что у них в землянках должны быть денщики, что они должны одергивать нерадивых солдат и, прежде чем идти в атаку, убедиться, что командиры справа. На привале от младших офицеров требовали посещения школы верховой езды и игры в поло. А во время жесточайшего боя на реке Сомме шоу с участием дивизионных кавалеристов устраивались прямо за линией фронта.

По мере того как разворачивалась бойня 1915–1916 годов, полевая форма лишилась некоторых наиболее вычурных и устаревших деталей. Немцы убрали абсолютно ненужные пики своих остроконечных касок, а британцы и французы, у которых вообще не было никаких касок в сражении у Марны, теперь ими обзавелись. Французские пехотинцы больше не носили красные штаны и голубые камзолы, так же как и французские артиллеристы расстались со своим черно-золотым одеянием. В британской армии отказались от обычая, когда только что получивший назначение младший офицер направлялся к оружейнику, чтобы тот заточил его саблю подобно тому, как это сделал Генрих V перед отплытием во Францию. Решение далось нелегко; затачивание сабли было церемонией, вызывающей сентиментальные чувства. Идея идти в атаку с саблей на пулемет абсурдна, но генералы особенно не задумывались о пулеметах. Они уже обсудили пулемет и пришли к мнению, что это, как говорил англичанин сэр Дуглас Хэйг, «во многом переоцененное оружие». Каждый год Крупп, Шнайдер, Виккерс и Армстронг делали новые машины смерти, но выпускники военных академий Сэндхерста и Сен-Сира принимали их неохотно либо не принимали вовсе. Они принадлежали к тому старшему поколению, которое электрический свет продолжало называть «электричеством» и относилось к нему с недоверием, как к одной из новомодных штучек. Фош считал аэроплан глупостью. Китченер отвергал танк, считая его «игрушкой», а фон Гинденбург, получив предостережение о танках союзных войск, насмешливо произнес: «Германская пехота может действовать вполне успешно без этих специальных автомашин». Бесценные минометы Стокса отвергались дважды в британском военном ведомстве и в конце концов были введены Ллойд Джорджем, который выпросил на них деньги у индийского магараджи. В ярко освещенном замке, где генералы в парадной форме передвигали цветные флажки на красивых картах, этот поступок рассматривался как признак дурного тона и глупость. Маршалы в эполетах полагались главным образом на многочисленную кавалерийскую массу. Но уже в 1918 году американский генерал Джон Першинг нарушает свои пути снабжения горами фуража для бесполезных лошадей, а его штабисты редко бывали на передовой, где боевые действия велись совсем по-другому.