то затихал и вдруг стал кричать с надрывом захлебываясь, как бы прося о помощи. Ребенок же это – осенило меня. И увидела изгибающийся силуэт женщины с зажатым ножом в руке. Она перестала петь и стала, что то кричать, подняв нож над головой, и я поняла, что если я так и буду стоять, то буквально сейчас она убьёт ребенка и выпустит этим что – то страшное и чужое нашему миру. Я нагнулась, нашарила рукой камень в темноте, а на другую руку натянула на пальцы кастет – заколку. И вылетев на поляну, со всей силы кинула камнем ей в спину. Она охнула, присела и оглянулась, глаза у нее были бешенные.

Пошла прочь, – прокричала она мне,– Тебя это не касается.

– Ага. – И я буду спокойно смотреть как ты дура, ребенка своего убиваешь, – ответила я.

И она с ножом кинулась на меня, поднялась и тенью прыгнула на меня, выставив нож вперед. Она была гораздо крупней, но споткнулась в замахе и всей массой обрушилась на меня, чудом не задев ножом. Мне удалось вывернуться из под нее, и я ударила ее кастетом в скулу и вскочила. Она лежала на земле и хватала воздух ртом, пытаясь встать. Я нагнулась, нащупала камень на земле, схватила его и ударила ее по голове, она обмякла. Я потрогала у нее пульс,– жива, ну и черт с ней, оставаться на поляне дольше было нельзя, я чувствовала это. Меня как будто подталкивали, беги пока можешь. Сверток на алтаре зашевелился и снова тихонько замяукал. Я схватила его, запихнула в куртку и на выход, пока мамаша не очнулась, или еще что страшней не пришло. Ребенок сразу затих, видимо замерз и в тепле сразу успокоился. Вдруг я почувствовала желание посмотреть на идола, меня как жаром затопило, я даже глаза зажмурила, боясь попасть под чужие чары, мельком глянув вокруг, вылетела на тропинку, на автомате закинула на плечи рюкзак и бегом (и откуда только силы взялись) – домой. И за спиной услышала протяжный полный ужаса и тоски крик.

Когда я влетела в дом, – Любава испугалась. Я была растрепана и взбудоражена. Я молча протянула ей дрожащими руками пищащий сверток и стала рассказывать, при этом скидывая рюкзак и судорожно раздеваясь. У меня зуб на зуб не попадал от страха и холода. Пока я рассказывала, Любава ловко размотала одеяльце. Мы обе склонились над ребенком. Здоровый хороший малыш примерно трех дней отроду. Младенец смуглый, с огромными черными глазищами, а еще мокрый и голодный. Любава достала из шкафа старые простыни, порвала их, и быстро обмыв ребенка ловко его замотала. Да и я к тому времени все рассказала, и теперь пила горячий чай, и все никак не могла согреться. Она дала мне в руки малыша, – На – подержи пока. – Я быстро у соседок молока возьму, а ты пока покачай. – Да к Питириму по дороге забегу, сказала она, – суматошно собираясь.

Любава и правда быстро обернулась. Она вскипятила немного молока, слегка разбавила его кипяченой водой, и, скрутив из тряпицы что- то вроде соски стала кормить малыша.

Питирим пришел, молча поглядел на меня и Любаву, словно мы сейчас крикнем, это шутка. Увидев ребенка, – просто обалдел.

Я ему все рассказала, он, аж, за голову схватился, все также, не произнося ни слова. Потом посидел, подумал.

– Ну, Елена, я все – таки надеялся, что ты сначала парня заведешь, а уж потом ребенка в дом притащишь.

Мы с Любавой с возмущением на него уставились.

А Питирим, снова помотав головой, сказал, – Пошутить хотел, знаешь Елена, я одно понял, пока тебя здесь нет,– жизнь у нас очень скушная. И Хозяин лесной тебя туда специально вывел, это капище ему весь лес поганит, устрою я ему.

Он еще минутку помолчал, и махнул рукой.

– А что теперь переживать зря,– я сам точно так же – бы, сделал. Только надо было эту мать убить там же, и хлопот меньше б было. Сидите пока дома как мыши, что б ни звука. Ребенка наверх, чтоб его никто не видел пока, и из дому не ногой. Ждите меня, я все узнаю,– и ушел.

Любава достала плетеную корзину, застелила ее старым одеялом. Я, переложила туда сытого малыша и отнесла к себе в комнату. Села около него и стала плести волшебство, закрывающее его от всех, – пустое место, на всякий случай. Если его будут искать, то почувствовать не должны.

Прошка сел у печки, разбирать рюкзак с травами. А, мы с Любавой нарвали простыней на пеленки. Любава старое постельное белье стирала и складывала в шкаф, хотя я и ругалась, а теперь вот довольная что не выкинула.

– Новые простыни жесткие,– говорила она, – А эти и не жалко и мягко. Хорошо для малыша будет, и так он натерпелся уже, такая кроха и столько ему уже судьба отмерила.

С такими крохотными детьми я еще не сталкивалась, и поэтому хлопот с ним мне было много. Одна кормежка тряпицей только чего стоила, но и хоть так. Без Любавы у меня малыш только от голода бы умер в первые сутки. Спала я урывками, Любава объяснила, что пока его кормить нужно каждые три часа. И я еще после леса уставшая была и так перенервничала.

В какой – то момент я крепко уснула и оказалась снова на поляне. Только вместо идола стоял, был живой мужской силуэт, лицо которого скрыто тьмой, он смотрел на меня красными полыхающими глазами. И голос у него был жесткий и обволакивающий одновременно.

– Я хотел вернуться в ваш мир, и все к этому было готово, а ты посмела, захлопнуть дверь. Я, найду тебя все равно или верни мое,– требовал он. – Я пущу своих слуг по твоему следу, они найдут тебя везде, от меня невозможно спрятаться. – Я обреку тебя на такие муки, которые ты себе и представить не можешь, а могу и облечь невиданной властью. Выбор за тобой, но то, что украла ты вернуть обязана.

Я проснулась с криком, села мокрая на кровати. Это было так реально, я ущипнула себя за руку и встала. Подошла к корзине глянула на спящего ребенка и подумала. Меня тебе еще поймать надо, если б ты мог уже бы дотянулся. А отдавать крошечную жизнь я не позволю, и нафиг нам здесь такое пугало, своих ужасов хватает. Я прошлась по комнате, разгоняя неприятные воспоминания и села у корзины с проснувшимся малышом. Он смотрел на меня внимательно