— Некоторые первые страницы Библии Гутенберга свидетельствуют о его экспериментах с двуцветной печатью; он добивался того, чтобы можно было печатать как заголовки, так и основной текст. Но очень быстро отказался от этой идеи, вероятно из-за чрезмерной сложности и трудоемкости. Гутенберг не хотел менять способ производства книг — только способ воспроизводства текста.

Ник вспомнил фразу в концовке бестиария «новая форма письма».

— Я должна была понять, что это значит, гораздо раньше. Но ответ на твой вопрос состоит в том, что, хотя тексты Библий Гутенберга практически идентичны, каждый сохранившийся экземпляр по-своему уникален. Иллюстрации и переплет к каждому делали разные руки.

— И принстонский экземпляр был сделан Мастером игральных карт?

— Некоторые иллюстрации в принстонском издании — близкие копии картинок с игральных карт, — поправила она. — Может быть, иллюминатор видел эти игральные карты и скопировал их. А может, они оба имели какой-то другой оригинал для копирования.

— Вот только теперь у нас есть лист бумаги, который соединяет Гутенберга и Мастера игральных карт на странице еще одной книги. — Ник налил кипяток в кружки. — Допустим, это нечто большее, чем совпадение. Видимо, такое же допущение сделала и Джиллиан.

— Согласна. Именно поэтому я хотела взглянуть на иллюстрации в принстонской Библии. Может быть, там существует какая-то система, ключ, который и нашла Джиллиан.

— Ну и тебе повезло?

— Пока нет. В этой таблице только номера страниц. Мне нужно увидеть и текст на них.

Ник уставился на нее.

— Я надеюсь, ты не собираешься украсть еще одну книгу?

Майнц

Я провел его в гостиную, налил вина. Вечер был холодный, но Каспар держался подальше от огня, словно места ожогов, полученных той ночью на мельнице, все еще боялись тепла. Его одежда пахла сыростью и грязью, на щеках, там, где кожа была поцарапана ветвями или кустами, пролегли полосы засохшей крови.

— Арманьякцы вытащили меня из огня, — сказал он мне. — Полумертвого… даже еще хуже. Не знаю почему. Они должны были оставить меня, чтобы я сгорел там. Но взяли меня как пленника. Игрушку.

Я вздрогнул. Драх сидел абсолютно неподвижно, напряженный, как натянутая струна, вот-вот готовая порваться от любого движения.

— Они делали со мной такое, что ты и не поверишь. У тебя не хватит воображения. Их жестокость была бесконечно изобретательна. То, чему они научили меня…

— Если бы я только знал, — быстро проговорил я. — Если бы я знал, что ты жив, я бы весь мир поставил на голову, чтобы спасти тебя.

— Ты бы не знал, где искать.

Я смотрел на него в свете очага. Смотрел на слабое подобие того человека, которого любил когда-то, прежде гордого, а теперь сломленного. В свете лампы правая сторона его лица, иссеченная глубокими шрамами, напоминала одну из его медных дощечек. В пожаре сгорела половина его волос, остальные были выбриты, отчего кожа на черепе стала пятнистой и напоминала шкуру животного. Его глаза, которые прежде лучились разными цветами, теперь оставались неизменно черными.

— И сколько?..

— Месяцы? Годы? — Каспар пожал плечами. — Я не считал. Наконец мне удалось бежать. Я пришел в Штрасбург, но тебя там не нашел. Стал спрашивать. Кто-то сказал, что ты отправился в Майнц. С тех пор я и добирался сюда.

Я неловко наклонился к нему и прикоснулся к его плечу.

— Я рад, что ты пришел. Я молюсь за тебя каждую ночь.

Каспар свернулся на стуле, словно змея.

— Мог не трудиться. Господь бессилен, когда речь идет об арманьякцах.

Жесткость его взгляда поразила меня. Я промолчал.

— А ты процветаешь. — Сказанные хриплым голосом Драха, эти слова казались похожими на обвинение. — Меховой воротник, золотая стежка на рукавах. Уважаемый бюргер в отцовском доме.

— И в таких долгах, каких не могу себе позволить.

— Все гоняешься за своей мечтой совершенства?

— Нашей мечтой.

Каспар сжал, потом разжал кулаки. Пальцы у него были костлявые.

— Я уже много лет как забыл про все мечты.

Я встал — продолжать дальше в таком же тоне было невыносимо.

— Пойдем, я покажу тебе, что мы делаем.

Он поплелся за мной по галерее. Я привел его в печатню, где станки купались в свете серебряных лунных лучей.

— Мы устанавливаем каждую букву отдельно, — пробормотал я. Меня трясло. — Ты не поверишь, насколько близко к истине…

Холодная рука ухватила меня за шею, наклонила, прижала лицо к перепачканной чернилами подложке пресса. Я согнулся пополам, хватая ртом воздух. Каспар держал меня одной рукой, а другой возился с поясом.

— Что ты делаешь? — воскликнул я. — Каспар, ради Христа…

Он душил меня, прижимаясь ко мне сзади. Меня окутал могильный запах сырой земли.

— Ты знаешь, что они делали со мной, пока ты тут играл в свои игры?

— Я думал, ты мертв.

Его руки сдирали с меня одежду, царапали мою кожу.

— Пожалуйста, — взмолился я. — Не так.

— Что тут такое?

В комнате вспыхнул свет, и Каспар в мгновение ока отскочил от меня. Тени, казалось, окутали его, словно плащ. Я выпрямился и оглянулся. В дверях стоял отец Гюнтер с лампой в руке и вглядывался в комнату.

— Иоганн?

Я пробормотал что-то неразборчивое.

— Мне послышался крик.

— Это пресс проскрипел. Я демонстрировал его… моему другу.

Гюнтер повернул лампу так, что лицо Каспара выплыло из темноты. Гюнтер пристально посмотрел на него.

— Если все в порядке… — с сомнением в голосе сказал он.

— Все будет хорошо.

Каспар вернулся, но он стал другим. Темная сторона его натуры, которую я когда-то принял за неизбежную тень сверкающего солнца, поглотила его. После той первой ужасной ночи он не говорил о том, что ему пришлось выстрадать, и, слава богу, не нападал на меня. Я простил ему это, но чего я не мог принять, так это малозаметных изменений, произошедших в нем. Жестокостей исподтишка, злости в глазах. Он, как призрак, мог погрузить комнату в холод, стоило мне войти туда. Я противился этой мысли сколько мог, но в конечном счете вынужден был признать: я больше не любил его.

Но талант никуда не делся. Даже губительные демоны, поселившиеся в нем, не смогли ослабить его интерес к книге. Я поощрял в нем этот интерес, надеясь, что работа хоть немного излечит его, настроит его разум на вещи более светлые. Я предоставил ему комнату в верхнем этаже дома, дал чернила, перья, кисти, бумагу — все, что ему было нужно. И он отплатил мне за все это.