у тебя, наверное, много дел, а я пойду к себе в дом для приезжающих и займусь врачеванием – в гавани много больных, нуждающихся в моем искусстве.

Я ушел от нее и долго чувствовал запах быков, который вообще никогда не забуду; даже теперь, встречая стадо этих животных и чуя их запах, я становлюсь почти больным и не могу есть, а сердце мое начинает ныть в груди. Но тогда я все-таки ушел и стал принимать больных, исцеляя их и помогая им в их страданиях, пока не наступил вечер и в домах увеселений не зажглись огни. Через стены я слышал музыку и смех, ибо критские рабы и слуги научились у своих хозяев беспечности и жили так, точно в мире не было ни смерти, ни боли, ни тоски, ни печалей.

Каптах уже разостлал циновки, чтобы я лег, а я все продолжал сидеть в темноте, не зажигая лампы. Поднялась луна, хотя еще и не полная, но большая и блестящая, я ненавидел ее, потому что она разлучила меня с единственной в моей жизни женщиной, которую я считал своей сестрой, я ненавидел и себя, так как был трусом и слабым человеком и не делал того, что хотел. Вдруг дверь отворилась и, осторожно оглядываясь, вошла Минея, вместо критского наряда на ней было то же простое платье, в котором она танцевала перед знатью и бедняками во многих странах, а волосы она подвязала золотой ленточкой.

– Минея! – воскликнул я изумленно. – Как ты сюда пришла? Я думал, что ты готовишься к встрече с богом.

– Говори тише, – отвечала она, – я не хочу, чтобы нас слышали.

Она села рядом со мной, уставилась на луну и сказала с раздражением:

– Я не люблю там свою постель, и мне неинтересно среди друзей, как бывало раньше. Но почему я пришла к тебе, в этот дом для приезжающих, хотя это очень неприлично, – не могу сказать. Если ты хочешь спать, я уйду, но сама я не могла уснуть, и мне захотелось еще раз вдохнуть окружающий тебя запах снадобий и трав, ущипнуть за ухо Каптаха и потаскать его за волосы, чтобы он не заводил глупых разговоров. Путешествия и жизнь среди чужих народов, наверное, смешали мой разум, если жилище по соседству с быками я уже не чувствую своим домом, не радуюсь успехам на состязаниях и даже в чертоги бога не стремлюсь так, как прежде, а разговоры окружающих кажутся мне детским лепетом, их радости – прибрежной пеной, и меня уже совсем не развлекают их забавы. В сердце у меня образовалась пустота, голова моя тоже пуста, и нет ни единой мысли, которую я могла бы назвать своей, все меня ранит, и на душе у меня никогда еще не было так печально. Поэтому прошу тебя, Синухе, подержи меня за руку, как бывало прежде, ведь когда ты держишь меня за руку, я не боюсь даже смерти, хотя и знаю, что ты предпочел бы смотреть на более полных и красивых женщин, чем я, и держать за руки их.

Я сказал ей на это:

– Минея, сестра моя, мое детство и юность были подобны чистому ручью, а зрелость – большой реке, которая широко разливается и покрывает землю, так что ее невысокая и стоячая вода постепенно загнивает. Но когда ты ко мне пришла, ты собрала все мои воды, и они радостно побежали в глубокое русло, все во мне очистилось, мир вокруг засиял, и все злое показалось мне паутиной, которую легко смахнуть. Ради тебя я хочу быть добрым и лечить людей независимо от вознаграждения, которое они мне дарят, благодаря тебе злые боги потеряли свою власть надо мной. Так случилось, когда ты пришла ко мне, но теперь, когда ты уходишь, вокруг меня снова воцаряется тьма, сердце мое стонет, словно одинокий ворон в пустыне, я больше не желаю добра людям, а ненавижу их, ненавижу даже богов и не хочу о них больше слышать. Вот так, Минея, и поэтому я говорю тебе: в мире много стран, но только одна река. Позволь мне увезти тебя в Черную землю на берег реки, где утки кричат в камышах и солнце ежедневно плывет по небу в золотой ладье. Поедем со мной, Минея, мы разобьем горшок, станем мужем и женой, вместе проживем всю жизнь, которая будет для нас легка, а когда мы умрем, наши тела сохранятся, чтобы встретиться друг с другом в Стране Заката и жить там вечно.

В ответ на это она сжала мои руки, коснулась кончиками пальцев моих век, губ, шеи и сказала:

– Я уже не могу следовать за тобой, Синухе, хотя бы и желала, ни одно судно не увезет нас с Крита, ни один капитан не осмелится спрятать нас на своем корабле. Меня уже строго охраняют, и я не допущу, чтобы тебя казнили из-за меня. Как бы я ни хотела, я не могу следовать за тобой, ибо, когда я танцую перед быками, их воля становится сильнее моей, тебе этого не понять, потому что ты сам этого не испытал. В ночь полнолуния я должна вступить в чертоги бога – ни я, ни ты и никакая сила в мире не может этому воспрепятствовать. Почему это так – я не ведаю, как не ведает, наверное, никто, кроме Минотавра. Все мое детство прошло под сенью бога, и когда я сегодня танцевала перед быками, они победили меня. Но несмотря на это, я люто их возненавидела, потому что они разлучают меня с тобой, я возненавидела и свой народ, ибо его радости призрачны, а жизнь – детская игра; жестокий подобен детям, он жаждет вида льющейся крови. Зрители и сегодня были очень огорчены и недовольны тем, что быки никого не разорвали, не затоптали и не намотали на свои рога ничьих кишок. Такова правда о заключаемых пари и о любви к быкам, хотя никто в этом не признается друг другу, а может быть, и самим себе, уверяя, что их влечет великое искусство.

Она коснулась губами моих губ и шеи, обняла меня, крепко ко мне прижалась и сказала:

– Ради всего этого, Синухе, я надеюсь вернуться к тебе от нашего бога, ибо имею на это право, хотя никто еще оттуда не возвращался. Я буду первой. Когда я вернусь, можешь делать со мной что хочешь, твоя жизнь станет моей жизнью, твой народ – моим народом, твои боги – моими богами, Синухе.

Но у меня на сердце было мрачно, словно в могиле, и я сказал:

– Завтрашний день никому