нового. Но это опасные речи, если кто-нибудь их услышит, говорящего сбрасывают со скалы в море на съедение рыбам, потому что есть предсказание, будто могущество Крита кончится, если его бог умрет.

При этих словах в сердце у меня вспыхнула надежда, и я сказал Каптаху:

– В полнолуние Минея должна вступить в чертоги божества, но если бог и вправду умер, а это возможно, ибо народ в конце концов всегда все узнает, пусть ему даже никто ничего не рассказывает, тогда Минея сможет вернуться из дворца, откуда до сих пор никто не возвращался.

– Неужели эта проклятая девчонка еще мало принесла нам трудностей и огорчений? – обиженно молвил Каптах. – Ведь для моей чести поистине оскорбительно, чтобы женщина била меня сандалией по лицу и даже разбила мне нос. Но ты сказал верно: народ все в конце концов узнает, пусть даже никто ему ничего не сообщает, сначала он чувствует это смутно, словно во сне, но однажды молниеносно прозревает, и тогда начинаются всякие перемены, затеваются драки на перекрестках, поджигаются дома, и очень многое меняется. Если их бог и в самом деле умер, я не завидую критской знати, потому что, узнав об этом, жители гавани ринутся в город, кузнецы возьмут свои молоты, рыбаки – остроги, носильщики тяжестей вооружатся дубинами – так я думаю, хотя все может случиться и иначе.

Пока он говорил, я вспомнил о предсказаниях вавилонских звездочетов:

– Вавилонские жрецы прочитали по звездам, что год Земли кончается и, когда боги умрут, начнется новый год Земли, после чего все будет по-другому. Но может быть, это предсказание касается только Крита, ведь симирские и египетские боги никогда не умрут, они будут жить вечно.

– Мудрость твоя велика, господин мой, – согласился Каптах, – и, будь я достаточно пьян, я, наверное, хорошо понял бы, что ты говоришь, но теперь у меня в голове все перемешалось: звезды, жрецы, боги и года Земли; единственное, что я понимаю, – это то, что ты сказал о Минее. Ибо во всех твоих речах Минея – и начало, и конец, и середина, и мне очень жалко тебя, ведь я уже много раз тебе говорил: рабыня или девушка в доме увеселений даст тебе столько же, только с меньшими мучениями. Да и эти гологрудые критянки, как я слыхал в кабачках, не очень крепко сжимают свои колени. Но если тебе нужна именно Минея, то нет ничего проще: стукнем по ее голове деревянной скалкой, посадим в мешок, отнесем на судно и с помощью скарабея уплывем вместе с ней в Египет. Дело это немудреное, хотя я и знаю, что таким образом ты привезешь домой целый мешок диких кошек. Но ради тебя я готов помочь тебе в этом опасном деле – не могу я видеть, как ты худеешь на глазах и болеешь, подобно опечаленной козе, а волосы твои спутываются, как шерсть у взбесившегося кота.

Я не стал сердиться на Каптаха за такие откровенные речи, я долго обдумывал то, что тот сказал, ибо его предложение показалось мне заманчивым. Но я так чтил Минею и ее желания, что в безумии своем не согласился с его советом. Я боялся, что Минея никогда не простит мне, если я украду ее, словно кошку.

На следующий день мне досталось хорошее место на трибунах, которые поднимались вверх, так что каждая скамейка была выше другой и все без помех видели быков. Я очень удивлялся и восхищался этим мудрым устройством, которого нигде прежде не видел, – в Египте к праздничным шествиям в честь богов или в дни зрелищ строятся высокие помосты для бога, жрецов и танцоров, чтобы все их видели.

Быков одного за другим выпустили на арену, и все танцующие по очереди исполняли свой танец – сложный, требующий большого искусства, со множеством разных фигур, которые следовало выполнять безошибочно и в определенной последовательности, труднее всего было прыгнуть на голову быку, встать между его рогами, потом высоко подпрыгнуть, перевернуться в воздухе и встать на спину бегущему быку. Это плохо удавалось даже многим лучшим танцорам, ибо все зависело не только от них, но и от быков – как они останавливались, бежали, сгибали шею. Знатные и богатые зрители заключали пари на отдельные номера и на своих любимцев, но, посмотрев несколько номеров, я уже не понимал возбуждения зрителей, так как быки и танцоры казались мне все одинаковыми и я не мог отличить одного исполнителя от другого.

Минея тоже танцевала, и я волновался за нее, пока ее удивительное искусство и гибкость так меня не околдовали, что я забыл про опасность, которой она себя подвергала наравне с другими, и торжествовал по поводу ее успеха. Девушки и юноши танцевали обнаженными, их игры были настолько опасны, что малейшая одежда могла стеснить их движения и подвергнуть их жизнь опасности. Минея, смазавшая тело маслом, показалась мне самой красивой, хотя должен признаться, что среди танцующих было немало и других красивых девушек, которые имели большой успех. Но я смотрел только на Минею, хотя после длительного отсутствия она еще не вернула себе прежней искусности и не получила ни одного венка. Ее старый почитатель, который держал на нее пари, был этим очень расстроен и рассержен, но быстро забыл про потерянное серебро и отправился выбирать себе новых быков и новых исполнителей, на что он, как покровитель Минеи, имел право.

Встретившись со мной после представления, Минея огляделась и холодно мне сказала:

– Я не смогу с тобой больше встретиться, Синухе, мои друзья пригласили меня в гости, и я должна готовиться к встрече с богом – полнолуние будет уже завтра. Мы, наверное, увидимся только перед моим уходом в чертоги бога, если у тебя будет желание проводить меня туда вместе с остальными моими друзьями.

– Будь по-твоему, – согласился я. – На Крите есть что посмотреть, меня очень интересуют обычаи этой страны и женские наряды. Пока я сидел на трибуне, многие твои подруги пригласили меня к себе в гости, а их лица и груди приятно рассматривать, хотя они несколько полнее и легкомысленнее тебя.

Тут она крепко схватила меня за руку, ее глаза сверкнули гневом, ноздри расширились, и она сказала:

– Я не хочу, чтобы ты без меня ходил развлекаться с моими подругами. Можешь подождать, пока я не вернусь. И хотя я в твоих глазах слишком худа, о чем я раньше не догадывалась, ты все-таки должен сделать это по дружбе для меня, если я тебя об этом прошу.

– Я просто пошутил, – успокоил я Минею, – я не стану тебе мешать. Перед вступлением в лабиринт