— Я хочу, чтобы была видна настоящая Сьюки. В конце концов, мы шоу людей, шоу настоящих людей. А Сьюки — настоящая женщина. Женщина с потрепанными чувствами…

— Ну, конечно, ее ведь столько раз сдавали в аренду и обкатывали, — бормотали сотрудники разных отделов, тщательно уничтожая следы собственных длительных трудов.

Им не нравилась такая работа, она противоречила всем их инстинктам, но, когда на пятой неделе Сьюки появилась на сцене без прикрас и одетая в платье, которое в достаточной мере обнажило трагические последствия дешевой косметической хирургии, желание Кельвина исполнилось.

Ей дали песню «Je ne regrette rien», которая не только находилась далеко за пределами ее музыкальных возможностей, но и звучала в ее устах как ложь или заблуждение на собственный счет, перешедшее в умственную нестабильность. Ее бугристые ботоксные губы и обвисшие, асимметричные силиконовые груди; шишковатые, костлявые ноги, которые выставила напоказ мини-юбка; ее искусственный загар, броские румяна на скулах и вытравленные перекисью волосы, а также караван уличных сутенеров, которые зарабатывали себе на пару доз, обсуждая ее работу («Автобусная остановка была ее борделем»), гарантировали, что Сьюки, в отличие от Эдит Пиаф, как раз предстоит о многом пожалеть.

Конечно, Кельвин мог бы обернуть все это в пользу Сьюки.

— Телевизионная правда — это картинка и монтаж, — говорил он в комнате для гостей после того, как по итогам голосования Сьюки покинула программу. — Я серьезно думал сделать из нее сильную, умную леди, которая использовала свое тело и мужскую сексуальность для усиления собственной позиции.

Однако, в конце концов, у Кельвина были дела поважнее.

Эмма больше не могла сидеть на месте. Она решила, что обязана найти Шайану. Ее друзья Том и Мэл уверяли ее, что она напрасно сходит с ума, а Кельвина, во время их редких встреч, совершенно не трогали ее страхи.

— Дорогая, я же говорил тебе, — сказал он, — придурки — это наш бизнес, ты ни в коем случае не должна позволять им нервировать тебя.

Эмма и сама понимала, что ее навязчивый страх ни на чем не основан, что ее состояние напоминает паранойю, потому что чем больше она думала об этом, тем большую тревогу испытывала, но страхи не исчезали. Она боялась Шайаны и просто ничего не могла с этим поделать.

— Я думала, что это она жертва, — говорила Эмма Кельвину, — но оказывается, что жертва — я. Я не могу выкинуть ее из головы. Я должна прекратить это.

— Ну, хорошо, — сказал Кельвин. — Иди и шпионь за ней, если нужно. Она работает где-нибудь в магазине. Они все оттуда.

Шайана утверждала, что ей некуда идти. Эмма решила выяснить, что именно девушка хотела этим сказать, и встревожилась, обнаружив, что Шайана на самом деле ушла в никуда. Выбежав из «поп-школы» в слезах, она просто исчезла.

Эмма отправилась в офис «КЕЛоник ТВ» и попросила приятеля найти бланк заявки Шайаны. Через несколько минут она снова смотрела на четкий, детский почерк, который изначально привлек ее внимание во время этапа открывания конвертов.

«Я так сильно хочу этого. Я так сильно хочу этого… Я это я».

Шайана, как и требовалось, указала адрес и номер мобильного телефона. Сначала Эмма попыталась позвонить. Она представления не имела, что скажет, если Шайана возьмет трубку, но номер оказался недоступен. Городского телефона она не оставила, что само по себе не было подозрительным, многие друзья Эммы пользовались исключительно сотовыми телефонами.

Эмма решила, что должна поехать по адресу, который оставила Шайана, а именно в Южный Кенсингтон. Она не знала, что будет делать, когда встретится с Шайаной, но решила, что станет беспокоиться об этом тогда, когда найдет ее и если найдет.

Оказалось, что адрес принадлежит маленькой и довольно дорогой частной гостинице. Ее сотрудники вспомнили Шайану, которая останавливалась здесь на неделю несколькими месяцами раньше, но с тех пор они ее не видели.

— Вот только на шоу «Номер один», — сказала дама за стойкой регистрации. — Мы так удивились, когда она там появилась. Хотя можно было догадаться, она в комнате все время пела, и ночью ее приходилось просить замолчать. Вообще-то мне казалось, она неплохо поет. Кельвину не стоило ее отсеивать.

К началу шестой недели половина пути к финалу была пройдена, и у Кельвина появилась подходящая возможность подробно изучить стиль еженедельного зрительского голосования и узнать уровень популярности каждого из участников. В этом заключался великий элемент стратегии шоу «Номер один», который даже Челси, с ее инстинктивным пониманием темного искусства реалити-ТВ, понимала с трудом.

— Тайная правда всех этих шоу с голосованием, — радостно объяснял ей Кельвин, пока Трент пошел в «Старбакс» купить для всех кофе, — это даже не тайна. Как и абсолютно все остальные аспекты нашего процесса манипуляции, она видна каждому, кто хочет разгадать ее, но…

— Никто никогда этого не хочет, — перебила его Челси, цитируя одну из любимых максим босса.

— Вот именно.

— Потому что это испортит веселье.

— Пра-виль-но, милая. Но если бы кому-то захотелось испортить веселье, то он задумался бы о том, что продюсеры всех до единого шоу с голосованием, от «Большого брата» до «Секса со звездами на тонком льду», видят и анализируют каждое голосование каждую неделю на протяжении всего сезона…

— И могут менять свое поведение!

— Конечно! — Кельвин чуть не запрыгал от радости. — Представь себе, что политические партии во время выборов могут заглядывать в головы каждого избирателя с интервалом в семь дней на протяжении всех трех месяцев кампании! Вот о чем они мечтают! Вот что отчаянно пытаются узнать исследователи, изучающие рынок и общественное мнение, но, разумеется, тщетно. Это ведь настоящее окно в голове у избирателя. Если бы лейбористы или консерваторы могли действительно оценить реакцию общества на каждый политический проект, на каждую речь и на каждую личность на протяжении своих кампаний, они могли бы соответственно вести себя, выдвигать идеи, которые воспринимаются хорошо, убирать на задний план людей, которых чурается избиратель.

— Конечно! И у нас есть эта информация. — Челси была так же взволнована, как и Кельвин.

Кельвин всегда держал полученные данные в строгом секрете, поэтому никто в команде не мог даже представить себе, сколько власти давало ему это знание. Теперь он выкладывал свой козырь.

— Я просто обожаю, когда Кили зачитывает результаты голосования каждую неделю и говорит «не в определенном порядке». Потому что я сижу и думаю: «Я знаю порядок». Нация думает, что в забеге участвуют все, что любой может победить, но я с самого первого дня знаю, кто герой, а кто отстой.

— И потом ты это меняешь?

— Разумеется. Политик использовал бы эту информацию, чтобы внедрять популярные идеи, а я использую ее, чтобы сместить вектор популярности. Если кто-то становится популярен слишком быстро, я начинаю играть против него, чтобы снизить накал страстей, потому что последнее, что нам нужно, — это необузданный победитель. Разве мы не рискуем?