У Тихомирова потемнело в глазах. Достал из кармана мя­тую газету.

— Так это. Это. Тоже дело рук Судейкина? — тыкал «Ли­стком» в искаженное страхом лицо предателя.

— Да. Инспектор дал деньги. Все статьи он правил сам.

— Ужас. Какой ужас! — вышептал Тигрыч одними губа­ми. — Ты ему сказал, что силы «Народной Воли» истощены?

Дегаев молча кивнул.

«Вот оно что! Теперь понятно, почему вдруг прервались пе­реговоры с Николадзе. Надеяться не на что — они не возоб­новятся. Зачем говорить с поверженным противником? Ему надо просто диктовать условия. Как жаль, что никого не вытащили из тюрьмы.»

Больше в центре Парижа они не встречались: Лев боялся, что не совладает с собой и просто убьет негодяя, попадет в полицию. А выведал он у Дегаева еще не все.

Они бродили в окрестностях Морнэ, порой поднимались в гору, и Тихомиров думал: а не пойдет ли штабс-капитан на попятную? Да, он струсил, оказавшись вдали от своего по­кровителя. Конечно, он чувствовал, что товарищи по партии начинают его подозревать, и добром это не кончится.

А если это минутная слабость, и страх пройдет? К тому же, как выяснилось, Судейкин поручил штабс-капитану выма­нить Тигрыча из Франции на немецкую территорию, где иде­олога «Народной Воли» должны были арестовать и доставить в Россию. Но жандарм мог сказать и так: не удастся выма­нить — тогда убить. Разве предатель все откроет?

Дегаеву нужен был лишь легкий толчок, чтобы сбросить Тихомирова с обрыва, схоронив вместе с ним тайну своей измены. Но и Тигрычу хватило бы такого же движения.

Теперь они шли, осторожно поглядывая друг на друга, зор­ко следя за каждым движением спутника, не приближаясь вплотную, но и не удаляясь слишком далеко. Главное — не допустить, чтобы кто-то очутился сзади, а еще лучше — дер­жать собеседника в поле зрения.

В расщелинах начинала пробиваться яркая трава, и Лев узнал ее: это был душистый чобор, который он так любил рвать в детстве у себя дома. Тронул трепетными пальцами нежную зелень, на мгновение освобождаясь от напряжения. И тут же вздрогнул: Дегаев стоял за спиной.

— Этот мерзавец кругом обманул меня! — пустил фистулу штабс-капитан. — Государю так и не представил. Показал только Победоносцеву и фон Плеве. Уверен, Судейкин хочет сделать меня обыкновенным шпионом. Я. Я ему отомщу!

«Ясное дело: обыкновенным шпионом быть не желает. В необыкновенных мечтал состоять. Эх, столкнуть бы его, размозжить голову о камни. Вон они, рядом, внизу..»

Тигрыча трясло, точно в лихорадке. Ему стало страшно. Страшно, потому что он был совсем один. И нужно решать, искать выход. Нет надежных друзей, не на кого опереться. Но как же разнеживающе пахнет домом весенняя трава на чужих скалах! Почему, ну, почему нельзя просто жить? Ведь по такой же травке неслась к обрыву коляска с маленьким Сашей.

А что если это был какой-то знак — таинственный, еще невнятный для его блуждающего ума?

Нет, убивать иуду нельзя. Тогда Судейкин тотчас арестует всех, кто остался на свободе в России. Адреса и явки ему известны благодаря Дегаеву, главе нового Исполкома, «со­ломенного» — именно, именно! Вроде, есть комитет, да под­ставной, ненастоящий, из сена-соломы. А начнешь извещать товарищей, пройдет не один месяц. Слухи дойдут до поли­ции, и все одно — пересажают.

Мысли роились. Виски ломило от напряжения. Не хвата­ло чего-то важного, чтобы развязать эти путаные узлы.

— Я должен. Нужно сказать. — мертвым голосом про­изнес штабс-капитан. — Многое из того, о чем я сообщил Судейкину, хранится не в его кабинете. А только. Только в его памяти. Он не вполне доверяет бумагам. А память у инс­пектора отменная.

Вот оно! Вот! Это многое меняет.

— Что ж, тогда. — Тихомиров сжал в кармане холодный ком револьвера; помолчал, наезжая вращающимися глазами на сникшего Дегаева, и сказал, словно шагнул с обрыва: — Ты должен убить Судейкина. Этим ты хоть как-то искупишь преступление. И не смертью своей, а спасением тех, кого предал.

Наступила тишина, глухая, как на дне пропасти. Над кры­шами Морнэ прозрачно поднимались каминные дымки. Де­ревня лежала внизу, словно на ладони. Тигрыч безотчетно нашел взглядом свой домик: наверное, Катюша кормит Сашу; дело жизни крошилось, рассыпалось, оставались толь­ко они — жена и сын. Так? Возможно, возможно. Не хоте­лось думать об этом.

— Хорошо, я согласен, — почти простонал штабс-капи­тан.

— И еще. Если ты этого не исполнишь, то знай: я немедлен­но опубликую о твоем предательстве. Надеюсь, ты понима­ешь: поверят мне, Тигрычу, а не тебе. Ты будешь уничтожен. Судейкин выбросит тебя, как. Как вываренную тряпку.

— Я все сделаю. Только.

— Что — только? — раздраженно спросил Лев.

— Прошу, никому не говори. Ну, про все это, пока. Пока я не исполню, — пролепетал Дегаев.

— Договорились, буду молчать. Потом ты вернешься, и мы будем тебя судить. Состав революционного суда я опре­делю сам, — отрезал Тихомиров. — Если тебе сохранят жизнь, поможем скрыться.

Через неделю штабс-капитан уехал в Россию. Никто из эмигрантов не посмел спросить о результатах этих тайных встреч. Ведь сам Тигрыч, а он уж дело знает.

Глава двадцать восьмая

Плеханов влез на крутую гору, и теперь не мог спуститься; звал на помощь. Но Тигрычу совсем не хотелось выручать марксиста. Накануне вечером тот вдруг заявился в Морнэ с вечно растрепанной Верой Засулич; гости переночевали у Тихомировых, а утром все вместе отправились на прогулку.

Засулич, как и положено первой русской террористке, ски­нула башмаки, веселилась, скакала полной оборванкой по склонам, пугая чинных прохожих. А у Льва ныло сердце от хитрости Георга. Нет, даже подлости.

В эти летние дни они вместе заканчивали подготовку пер­вого номера «Вестника «Народной Воли». И тут Плеханов полез в бутылку: стал требовать слияния двух фракций — народовольческой и своей, социал-демократической; наста­ивал на публикации в журнале официального объявления об этом событии — с изложением принципов нового объедине­ния. Старые народовольцы наотрез отказались: идей Марк­са не разделяли, знали и о том, что автор «Капитала» не раз писал: его теория не вполне пригодна для России. К тому же сам Плеханов высмеивал соратников Тигрыча, называл их бланкистами, вечными заговорщиками.

И вдруг — объединиться. С чего бы это?

Причины Тихомиров понял на прогулке. Ведь ясно же: деньги будут давать под марку «Народной Воли», а не под плехановцев, неизвестных в европейской революционной среде. И это несмотря на кризис, переживаемый партией. Объединившись, фракция Георга станет на страницах жур­нала проводить свои принципы, бодаться с народовольца­ми. Славно получается: есть-пить на чужие деньги, да еще и в тарелку благодетелю плюнуть. Умно, изворотливо приду­мано — тут чувствовалась сметливая рука финансового прой­дохи Левушки Дейча.