да и мне нечего было сказать. В этой войне я считал что немцы в пику англичанам стоят на нашей стороне, однако ж телеграмма показывала, что и в их обществе не все было так однозначно. Кто-то там и нас не любил.

— Ну и? Напечатаете?

— Куда же мы денемся, конечно, напечатаем. Пускай народ знает кто на самом деле нам друг, а кто нет. Правильно говорил покойный наш император Александр, отец нашего Николая — у нас и вправду есть только два союзники, армия и флот. А более никто нам не союзник. Так только — одни попутчики, да и те насквозь гнилые. На одних лишь болгар братушек можно надеяться, да на сербов.

— Сербы, да, братушки, — согласился я, — а вот про болгар я бы еще поспорил. Тоже народец себе на уме.

— С чего это так?

— Ну…, — неопределенно пожал я плечами, — просто знаю, что они не будут нам союзниками. Так только — временными попутчиками.

— Очередное предсказание? — догадался Пудовкин, с какой-то хитринкой поглядывая на меня.

— Нет, — с горькой усмешкой огорчил я его, — простая неприязнь.

Я не стал ему расписывать будущие метания Софии, как они будут раз за разом показывать нам спину. Незачем ему это знать, да и измениться может еще все.

Прошло еще минут десять и я стал обеспокоенно поглядывать на карманные часы. Скоро у моточайки должно было закончится топливо, и Агафонов об этом знал. Но, не смотря на это, он до сих пор выделывал кренделя над городом, выписывал на небе, то восьмерки, то круги, летал с пологим пикированием, а потом подолгу набирал высоту. Наконец при его очередном снижении, мы поняли, что он пошел на посадку.

— Куда же он правит? — удивленно спросил меня Пудовкин, видя, что Агафонов отдалился от нашего места довольно далеко.

— К мосту через Луньхе. На той стороне дорога хорошая и прямая, он туда сядет.

— А как же люди? А извозчики?

— Не беспокойся, я со Зверевым договорился. Там пара полицейских дежурит. Когда они увидят, что чайка идет на посадку, они расчистят дорогу.

И вправду, наш пилот, прежде чем сесть, сделал пробный заход, потом ушел на круг, а полиция в это время согнала пешеходов и извозчиков на обочину. Что было сделать не сложно — случайные зеваки сами спешили уступить место.

— Так что же мы здесь стоим? Нам туда надо! — воскликнул Пудовкин, горя желанием сделать новые фотографии. Но я его сдержал:

— Подожди, отсюда посмотрим.

А Агафонов тем временем, закончив круг и убедившись, что посадочная полоса свободна, повел аппарат на посадку. Полого спланировал, пролетя над железнодорожным вокзалом, мостом, а затем, сбавив обороты двигателей на минимум, аккуратно опустил чайку. Та, коснувшись колесами, побежала по грунтовке, затряслась всем телом словно паралитик.

Что плохо было в нашем планере, так это отсутствие тормозов. Агафонов, уже приземлившись, все никак не мог остановить бег аппарата, тот все катился, катился и катился, слишком уж медленно гася скорость. Полицейские вдруг поняли это, побежали на помощь. Ухватили крыло за законцовки и вскоре затормозили его до полной остановки.

— Ну вот, а теперь можно и туда, — сказал я, отнимая от глаз бинокль. — Прыгай, Захарыч, в коляску, через пять минут там будем.

Все-таки, что ни говори, а вот самый настоящий полет произошел именно сейчас. Не тогда, когда Загогуля, пролетел над заливом по прямой, а лишь сейчас, когда Агафонов уверенно продержался в воздухе более двадцати минут. Вот это было настоящее достижение!

Мой парень, когда мы подъехали к нему, получал поздравления ни капли не смущаясь. Охотно отвечал на вопросы и позволял пощупать и свой летательный аппарат и собственный костюм. Пудовкин, подойдя к нему, потребовал:

— Ну-ка, Владимир, встань-ка у моточайки, да прими позу геройскую.

Парень послушно исполнил просьбу, выпятив грудь. После пары щелчков камеры, сменил позу и заложил ладонь за молнию, словно Наполеон.

— Ну, герой, герой, — одобрительно высказался я, когда фотосессия закончилась. — Как выберемся из Артура, обязательно сделаю тебя знаменитостью. Будешь в фильмах сниматься.

— Правда?

— Обещаю. В Питере на студии пробы тебе устроим.

У парня сверкнули глаза. Оно и понятно, мои фильмы с участием и Ванина и Серафима стали едва ли не культовыми и их до сих пор крутились, собирая приличную прибыль. А другие киностудии пытались этим фильмам подражать, осваивая новый жанр боевиков. Я смотрел пару таких лент и понял, что я задал слишком уж большую планку в стандарте — те киношки в попытках подражать производили совсем уж удручающее впечатление. Тут и актеры неумело махающие ногами, тут и постановка кадра не слишком удачная. Есть такое обидно слово — залепуха. Так вот, те фильмы, что я просмотрел, как раз и были такими залепухами, неумелыми поделками на скорую руку. Ну, а наш летающий Серафим, да харизматичный Ванин могли дать сто очков форы актерам их тех лент. По слухам, более или менее приличные картины сняла вдруг неизвестная французская студия, которая выдала на гора сразу три ленты и все они неплохо зашли в мировой прокат и даже докатились до Питера с Москвой, удостоившись русских субтитров. Но опять же, при неплохой режиссерской работе в этих картинах не было настоящих героев, не было харизмы. Так что, мы в этой гонке все еще держим лидерство не смотря на то, что я слез с кресла оператора.

А на место посадки начал прибывать любопытствующий народ. Новый город вот он — под боком, первые дома не далее чем в пятьдесяти метрах и потому вскоре нашего героя окружила настоящая толпа. И гражданские мужички, что проживали на квартирах и военные. И каждому хотело взглянуть вблизи на аппарат, пощупать его крыло, да прокрутить остановленный винт. И среди этой толпы я вдруг заметил Верещагин. Он стоял чуть в стороне, делал в альбоме быстрые зарисовки.

Я подошел к нему:

— Добрый день, Василий Васильевич.

— Добрый день, Василий Иванович, — ответил он, не отрываясь от бумаги. Я зашел сбоку, заглянул под карандаш. Все-таки Верещагин был настоящим художником, я поразился насколько легко он двумя штрихами смог передать саму суть увиденного. Да, вот он наш Агафонов стоит и лыбится, принимает поздравления, ничуть не смущаясь — герой героем. А Верещагин в своих зарисовках выдает другое — мужик хоть и горд своим поступком, но очень уж уставший, а в глазах его светится все еще не ушедший испуг. Я пригляделся к парню и действительно разглядел то, чего на первый взгляд видно не было — он переживал сейчас адреналиновый провал.

— Если хотите, то потом можно будет