— Слава богу, всего год осталось учиться, — говорил Мартин, обращаясь к Кейтлин. — Потом либо Оксфорд, либо Кембридж. Но хоть в выходные я буду предоставлен самому себе.

— А я брошу школу при первом удобном случае. — Кейтлин тряхнула темными кудрями. — Предполагалось, что я буду представлена ко двору, но кому это теперь нужно, правда? Я стану актрисой, или манекенщицей, или еще кем-нибудь.

Кейтлин флиртовала с Мартином Деверу — откидывала назад волосы, улыбалась ему, строила глазки, кокетливо хлопая накрашенными ресницами. И Мартин смотрел на нее как завороженный.

— Из тебя выйдет потрясающая манекенщица, Кейтлин. Я так и вижу тебя на подиуме.

Кейтлин самодовольно улыбнулась. Мартин Деверу глянул на часы.

— Сегодня в парке работают аттракционы. Можно повеселиться. Хочешь пойти?

— Не откажусь.

— Может, подруга заберет домой твой ранец? А то можно все вещи растерять, когда тебя крутит вверх тормашками на «чертовом колесе». Отнесешь, лапочка? Ради меня? — с улыбкой обратился Мартин к Мелиссе.

Его улыбка, за которую еще полчаса назад она готова была умереть, теперь не имела для нее никакой ценности.

Мелисса взяла ранец Кейтлин и свой собственный и пошла на автобусную остановку. Она заблудилась в лабиринте узких петляющих улиц, и ей пришлось двадцать минут ждать следующего автобуса. Но она не позволяла себе плакать, пока не села в автобус. Лишь устроившись на заднем сиденье, она прижалась лицом к окну и дала волю горьким слезам, беззвучно катившимся по ее щекам.

— Ну что ты все молчишь и молчишь? Слова из тебя не вытянешь, — сказала Кейтлин, стягивая чулки. — Ну да, он решил, что не понравился тебе.

Мелисса знала, что Кейтлин лжет. Они находились в своей комнате. Кейтлин вернулась домой в шесть часов; Тильде сказала, что играла в нетбол.

А Мелиссе хотелось одного: свернуться клубочком и заснуть, желательно вечным сном. Голова раскалывалась, и она подумала, что, возможно, заболела. Надеялась, что заболела — чем-нибудь серьезным, требующим длительного лечения, — чтобы долго не ходить в школу. Ведь в школе она могла встретить Мартина Деверу, а это было бы просто ужасно. И находиться с Кейтлин в одной комнате ей тоже было невыносимо. Она всегда сомневалась в том, что Кейтлин хорошо к ней относится. Теперь она признавалась себе, что всегда искала одобрения Кейтлин, как трусиха, шла у нее на поводу. Сегодня она убедилась, что Кейтлин всегда была к ней равнодушна, и для Мелиссы это стало шокирующим откровением. Она вдруг поняла, что Кейтлин в их семье — вредоносное инородное тело, что идиллия их размеренного семейного существования нарушена безвозвратно и что в кругу своей семьи она уже никогда не будет чувствовать себя как за каменной стеной. Мелисса укрылась с головой стеганым одеялом и закрыла глаза, но по-прежнему видела снисходительную улыбку Мартина Деверу, слышала издевательский смех Кейтлин.

— Не вешай нос, — беспечно бросила ей Кейтлин, — ведь ты поедешь во Францию.

Мелисса совершенно забыла про Францию. Ее выстиранная и выглаженная одежда аккуратной стопкой лежала на стуле, осталось лишь упаковать чемодан.

— Тебе там понравится. — Кейтлин сидела за туалетным столиком, расчесывая волосы. — Тепло, солнечно, не то что в Англии. Я там всегда так здорово отдыхала, домой совсем не хотелось возвращаться.

Мелисса в детстве жила во Франции, в Париже, но почти не помнила то время. От той поры сохранилось лишь смутное ощущение счастливого благополучия. При этом воспоминании на глаза опять навернулись слезы.

— Ты только представь, — не унималась Кейтлин, — ты бы могла жить там, если бы захотела, с отцом. Везет же некоторым.

— Теперь, конечно, кажется, что все это сущие пустяки, — говорила Мелисса. — Но я до сих пор помню, как мне было тогда плохо. Я поняла, что Кейтлин меня ни во что не ставит. Увидеть себя так ясно глазами другого человека… это любого выведет из равновесия.

Мы сидели в гостиной большого современного дома Мелиссы Паркер в Суррее. Мебель обита ситцем, сервант и каминная полка заставлены фотографиями трех дочерей и внуков Мелиссы. Ее муж перед домом подстригал газон, выкашивая траву безукоризненно ровными полосами. С кухни, где Мэтти готовила себе бутерброд, доносились громкая музыка и грохот.

Мелисса предложила мне торт к чаю, но от одного только вида лоснящейся глазури и засахаренных вишен мне стало дурно. Я вежливо отказалась.

— И вы стали жить с отцом во Франции? — спросила я.

— Да. Теперь, когда у меня свои дети, я понимаю, как маме, должно быть, было больно. А тогда, хоть я и безумно скучала по ней, мне казалось, что это единственно приемлемое решение.

— Вы рассказали Тильде или Максу о том, что произошло?

Она покачала головой.

— Уже потом, спустя много лет. Мне даже думать об этом было невыносимо. Странно, да? Потом столько всего унизительного пришлось пережить — роды, потерю работы, автомобильные аварии, когда, дав задний ход, врезаешься в бензоколонку, — но ничто не сравнится с жестокими разочарованиями тринадцатилетнего подростка. — Она глянула на часы. — Боюсь, мне надо бежать, дорогая. На собрание.

Жизнь Мелиссы состояла из собраний, заседаний комитетов, поездок на автомобиле — то она дочь возила куда-то далеко, то колесила по сельским дорогам, навещая своих многочисленных родственников. Вскоре она на десять дней уезжала к своей старшей дочери Аннабеле — та недавно родила. Я встала и поблагодарила Мелиссу за то, что она уделила мне время. Мы договорились встретиться через две недели.

Домой я поехала на поезде: у моей «фиесты» забарахлило сцепление и мне пришлось отогнать ее в автомастерскую. Перед тем как отправиться на вокзал, я заставила себя сделать то, что откладывала целую неделю: в одной из аптек Вейбриджа купила тест на беременность. По дороге в Лондон я размышляла над тем, что узнала от Мелиссы, и, мне кажется, поняла, почему она уехала жить к Максу во Францию. Ничто не ранит так сильно, как несчастная первая любовь. А Мелисса, как и Тильда, обладала даром любить. Ее любовь растоптали, над ней жестоко посмеялись. Для подростка это почти что конец света.

Открыв дверь своей квартиры, я увидела на коврике у порога почту. Счета, справка о сумме гонораров, открытка от Люси Лайтман, отдыхавшей на Багамах. И большой конверт: я не узнала размашистый корявый почерк, которым был написан мой адрес. Я вскрыла конверт, вытащила из него несколько листов фотокопий и сопроводительную записку. От Кейтлин Канаван. Она, как и обещала, прислала мне отчет частного детектива, которого Джосселин Канаван наняла для поисков пропавшего мужа. Отчет был датирован 30 мая 1947 года. Начав читать его, я забыла обо всем на свете — и про Патрика, и про призраков, не дававших мне покоя, и даже про тест на беременность, лежавший в моей сумочке.

Детектива звали Норманн Дж. Одди: его подпись красовалась на последней странице отчета. Как и я, Норманн Дж. Одди подозревал Макса Франклина. Мистер Одди был добросовестным детективом и отследил все передвижения Макса вечером 10 апреля. Расставшись с Тильдой, Макс пешком вернулся в Или, где сел в поезд до Ливерпуль-стрит. Одна из учительниц, работавшая в школе, где прежде учился Джош, узнала Макса в поезде. Мисс Парсонс сообщила мистеру Одди, что Макс Франклин был учтив, но необщителен. Почти всю дорогу он курил и смотрел в открытую книгу, не переворачивая страницы. Когда поезд прибыл в Лондон, Макс снял чемодан мисс Парсонс с багажной полки, помог ей выйти из вагона, а потом исчез в толпе. Хозяйка меблированных комнат, где жил Макс, подтвердила, что он вернулся домой около семи часов вечера, поужинал (мистер Одди даже приложил меню) и затем ушел к себе. На следующее утро в семь часов он вышел к завтраку.