Серо-стальные глаза Чамберса гневно буравили Мишель, которая сидела в дальнем углу своей просторной, залитой солнцем гостиной.

– Как ты могла сделать такую глупость! – взорвался Том. – Меня не было три недели, и что я вижу, вернувшись? Я тысячу раз запрещал тебе предпринимать что-либо без моего ведома. Мы здесь не для того, чтобы совершать геройские поступки, словно в дурном романе, наша задача – спасать человеческие жизни, включая и наши собственные!

– Я знаю! – крикнула Мишель. – И мне очень жаль. Но…

Том не слушал.

– Камилло велел тебе покинуть страну, он объяснил, какую опасность ты навлечешь на всех нас, если останешься, и что же? Ты все еще здесь! Ради всего святого, у тебя на руках трое детей! О чем ты думала?

– Они и сейчас со мной, и с ними ничего не случилось! – воскликнула в ответ Мишель.

– Значит, ты намерена торчать здесь, пока с ними не стрясется беда? – язвительно осведомился Том. – Господи Боже мой! Какая муха тебя укусила? Ты понимаешь, что фактически сорвала все наши планы? Я могу с чистым сердцем уехать вместе с тобой, мне здесь больше нечего делать!

– Пастиллиано знал, кто ты такой и чем занимаешься, еще до того, как я отправилась в трущобы! – с горячностью произнесла Мишель.

– Ему и в голову не приходило, что мы вот-вот соберем улики, способные его погубить, – возразил Чамберс. – Но теперь он отлично об этом знает. Ты поехала в трущобы и раскрыла наши замыслы. Как ты могла? Ведь мы были так близки к цели! Мы забрали бы оттуда парня, и в эту минуту он находился бы в безопасном месте, а там и другие, увидев, что мы можем защитить свидетелей, набрались бы храбрости выступить против Пастиллиано. Но разве кто-нибудь захочет говорить с нами теперь, когда Луис уже, считай, мертв, а вместе с ним и старик, и его жена. А хуже всего то, что с тех пор никто не видел Антонио. Хотел бы я знать, куда он исчез, черт побери!

– Да, я все испортила! – воскликнула Мишель. – Я чувствую себя так плохо, что хуже уже не будет!

– А ты представь, как чувствуют себя люди, с которыми ты разговаривала!

– Тихо, тихо! – вмешался Каван. – Давайте успокоимся. Дети совсем рядом, в бассейне, они могут нас услышать.

Чамберс оторвал взгляд от Мишель, посмотрел на Кавана и с гневом отвернулся. Мишель выглянула во двор. Робби и Лариса возились у бассейна, а Томас с Карой пытались развести огонь для барбекю. Заметив, что ворота усадьбы распахнуты настежь, Мишель опустила окно и крикнула Каре, велев закрыть их. Потом, взглянув на густую зелень, отделявшую двор от улицы, она отвернулась от окна и схватила бутылку, стоявшую на полке.

– Никто не хочет выпить? – спросила она.

Чамберс оглянулся, взял со стола свои ключи и сказал:

– Я ухожу.

Когда он проходил мимо Мишель, ей невыносимо хотелось поймать его за руку и просить прощения, но гордость и гнев не позволили ей сделать это.

– Каван, может быть, ты тоже уйдешь? – осведомилась она. – У меня выдался тяжелый день, и я больше не в силах терпеть, как вы тянете из меня жилы, зная, что я не могу повернуть время вспять, как бы мне этого ни хотелось. Я куплю билет на завтрашний рейс и уеду отсюда, вам больше не придется заботиться обо мне. Надеюсь, вы оба будете счастливы.

Чамберс молча вышел в стеклянную дверь и зашагал по двору.

– Не пей слишком много, – предупредил Каван, двигаясь следом. – Это не поможет.

– Значит, ты уходишь! – воскликнула Мишель. – Ты бросаешь меня…

– Ты сама попросила, – напомнил Каван.

– Так уходи! Какое мне до тебя дело!

– Я останусь, если хочешь, – предложил Каван.

Мишель смотрела в его безупречно изваянное лицо, на его иссиня-черные волосы, восхитительные губы, в его невероятно синие глаза. Ей хотелось прикоснуться к нему, забыться в любви, хотя бы ненадолго прогнать копившиеся в ней страхи. Но она не могла просить его об этом, и ее глаза наполнились слезами, а в душу закралось смятение.

– Почему я должна этого хотеть? – крикнула она. – Все это время я обходилась без тебя, зачем ты мне нужен сейчас?

Лицо Кавана мгновенно превратилось в неподвижную маску.

– Ты сейчас разговариваешь не со мной, а с Майком, – сказал он и, повернувшись, вышел из комнаты.

Еще не наступил рассвет, когда Мишель, лежавшая без сна на скомканных простынях, впервые услышала странные звуки, доносящиеся откуда-то снаружи. Сердце Мишель неистово забилось, все чувства обострились, но она продолжала неподвижно лежать прислушиваясь. Было трудно сказать, что это за шум, но что-то в нем не вязалось с другими ночными звуками.

За минутой шла минута, но ничего необычного больше не было слышно, только шум волн, бьющихся о скалистый берег океана футах в пятидесяти под ее окном. Сердцебиение Мишель понемногу улеглось. Она повернула голову и, посмотрев на залитые лунным светом жалюзи, увидела тень виноградной лозы, которую колыхал ветер. Внезапно в сливном отверстии ванны что-то заурчало, и сердце Мишель подпрыгнуло к горлу. Она посмотрела в открытую дверь ванной, но увидела лишь матовый стакан душевой кабины и блестящую бронзовую трубку вешалки для полотенец. Неожиданно под самым окном зашуршали осыпавшиеся камешки, и она, спрыгнув с кровати, метнулась по коридору к детской.

Дверь была открыта, и в ярком лунном свете отчетливо виднелись двухъярусная кровать мальчиков и диван, заваленный мягкими игрушками Ларисы. Некоторые из них упали на пол, и Мишель, подняв их, осторожно положила обратно на подушку и посмотрела на безмятежное личико спящей девочки. Она вздрогнула, услышав какой-то звук, но тут же сообразила, что это Томас шевелится во сне, и подошла к нему. Проведя рукой по его волосам, она наклонилась к Робби, спавшему на нижней кровати. Мальчик распластался на спине, раскинув руки и ноги, маленькие белые трусики казались слишком большими для его крохотного загорелого тела. Мишель несколько секунд смотрела на него, прислушиваясь к тишине и стараясь унять тревогу, бередившую душу. Она знала, что Робби не так-то просто разбудить, и, наклонившись, поцеловала его в щеку.

Потом Мишель заглянула к Каре, убедилась, что та тоже спит, и вернулась в свою спальню. Она опустилась на край постели и тут же вновь вскочила на ноги и бросилась к окну. Ее сердце неистово колотилось, тело сотрясала дрожь. Снаружи доносились голоса. По жалюзи метнулась чья-то тень, и Мишель открыла рот, чтобы закричать, но не смогла произнести ни звука. У нее пересохло в горле, руки и ноги словно парализовало.

– Мишель! – шепотом крикнул кто-то.

С губ Мишель сорвался испуганный вопль. Она прижала руку ко рту, глядя в окно широко распахнутыми глазами.

– Мишель! Это я, Антонио!

– О Господи! – простонала она. Чувство облегчения было таким ошеломительным, что у нее закружилась голова. Но почему Антонио стоит у окна? Почему не вошел в дверь? Это казалось бессмысленным.