Такое несовпадение взглядов повело к крайне печальным последствиям. Уже весной 1773 г. княгиня неожиданно оказалась с детьми на даче в Кирианово и почему-то не могла выехать в Петербург. Летом она не сумела лично поздравить императрицу с военными победами. А осенью – вынуждена была отправиться в Москву, где пребывание носило характер новой опалы.

В «Записках» об этих перипетиях говорится крайне бегло, так, словно Дашкова заглянула в Петербург, получила подарки и уехала в Первопрестольную, как только последствия Чумного бунта были изглажены. «Я наняла очень посредственный дом, купила, мебель, белье, кухонную посуду и наняла людей в дополнение к тем, которые приехали из Москвы; но не могу сказать, чтобы все устроилось удобно и приятно для меня». Это единственная фраза, которая позволяет заметить, что дела шли не вполне гладко. Между тем Московская чума кончилась еще к зиме 1771 г. Если наша рачительная героиня намеревалась вскоре покинуть Северную столицу, следовало переждать у сестры. Наем дома и покупка всего необходимого – солидная трата денег – свидетельствовали о намерении остаться. Однако княгиню что-то тревожило.

Любопытные сведения сообщил декабрист М.А. Фонвизин, племянник Дениса Ивановича, драматурга и ближайшего сотрудника Панина по Коллегии иностранных дел. «В 1773 или 1774 г., – писал он, – когда цесаревич Павел достиг совершеннолетия и женился… граф Н.И. Панин, брат его фельдмаршал П.И. Панин, княгиня Е.Р. Дашкова, князь Н.В. Репнин… митрополит Гавриил и многие из тогдашних вельмож и гвардейских офицеров вступили в заговор с целью свергнуть с престола… Екатерину II. Павел Петрович знал об этом, согласился принять предложенную ему Паниным конституцию, утвердил ее своею подписью и дал присягу… Душою заговора была великая княгиня Наталья Алексеевна, тогда беременная». Один из секретарей Н.И. Панина – П.И. Бакунин – выдал императрице заговорщиков, Екатерина вызвала к себе Павла, который, испугавшись, передал матери список заговорщиков, но она демонстративно бросила бумагу в огонь, заявив, что не желает знать этих людей{695}.

Рассказ Михаила Фонвизина, переданный со слов дяди, изобилует неточностями и анахронизмами. Из-за этого некоторые исследователи склонны не придавать ему значения{696}. Другие, напротив, видят в словах декабриста подтверждение реально существовавшего заговора{697}. Племянник драматурга слил воедино несколько заговоров. В одном принимали участие братья Панины, а другой, более поздний, сложился в среде молодого окружения Павла Петровича в 1775–1776 гг. «Душой» последнего и была беременная супруга наследника Наталья Алексеевна.

Вопреки мнению биографов Дашковой, рассказ Фонвизина – далеко не единственный источник о комплоте 1772 г.{698} Британский посол сэр Роберт Гуннинг сообщал в Лондон 28 июня 1772 г. о цепи неудачных придворных заговоров в России. Правительство удовольствовалось наказанием рядовых членов. Среди влиятельных лиц, «руководивших предприятием», назывались братья Панины и княгиня Дашкова, но Екатерина предпочла «не разглашать дела»{699}. 4 августа дипломат продолжал рассказ: «После предпринятых мною разысканий у меня не остается сомнений в существовании нескольких заговоров… Императрица знает, что во главе оных стояли люди высокопоставленные. Впрочем, по некоторым соображениям, она не желает до конца прояснять все обстоятельства сего»{700}. С завидной регулярностью повторялась ситуация времен Хитрово и Мировича – теневые фигуры были известны, но их боялись тронуть.

Чуть позже, зимой, также негласно прошло дело Сальдерна, в котором опять всплыло имя Екатерины Романовны. Каспар фон Сальдерн, голштинский дворянин на русской службе, дипломат, протеже Панина, служил министром в Польше, а затем участвовал в переговорах с Данией по поводу продажи наследником Павлом своих прав на герцогство Голштинское. По словам самого Никиты Ивановича, сказанным прусскому послу графу Сольмсу, зимой 1773 г. Сальдерн предложил план установления соправительства между Екатериной II и ее совершеннолетним сыном. Поскольку Панин к этому времени уже не доверял голштинцу, он сам уклонился от его услуг и удержал Павла{701}. Тогда Сальдерн едва не погубил бывшего покровителя: он заявил датчанам, будто Никита Иванович намеревается выдать замуж свою племянницу Дашкову и нуждается для этого в приданом{702}. Копенгаген, желая поторопить дело о продаже голштинских земель, послал Панину 12 тыс. для Дашковой. Деньги Сальдерн присвоил, а Никиту Ивановича и Екатерину Романовну обнес перед императрицей{703}.

Очередная дипломатическая сплетня? Но любопытно совпадение времени этой финансовой махинации со щедрым поступком Панина – на Рождество уходящего 1772 г., он разделил между своими доверенными лицами из Коллегии иностранных дел имение в Псковской губернии. Счастливыми обладателями ежегодной ренты в 4 тыс. рублей стали Денис Фонвизин, Петр Бакунин и Яков Убрий{704}. (По другим данным, разделено оказалось имение в 9 тыс. душ на бывших польских землях, пожалованное Панину в связи с бракосочетанием великого князя){705} Фонвизина и Бакунина обычно называют среди сотрудников, помогавших в составлении «конституции». (Рукой Фонвизина записан и сам текст документа){706}. Таким образом, награда за труд и за молчание была немалой. Но Бакунин, видимо, решил, что получит больше, если донесет.

Знала ли Дашкова о дядином проекте «фундаментальных законов»? Ведь Никита Иванович не мог утаить от нее даже государственные тайны. Одобряла ли его? Была ли попытка раздобыть 12 тыс. для княгини личной инициативой Сальдерна? Или он сначала действовал от имени покровителя, а потом переметнулся, как сделал когда-то Одар?