Даже снабжение армии, несмотря на героические усилия комиссариата продовольствия, производилось неаккуратно, с большими перебоями, и армия жила впроголодь. Недостаток пищи, естественно, действовал угнетающе на стрелков, находившихся в России в продовольственном отношении в исключительно привилегированном положении, как наиболее ценная физическая сила коммунизма. В связи с этим понижалась боеспособность стрелков, появились случаи дезертирства, особенно в северной Лифляндии…

Перелом на фронте. Латышский сепаратизм. Борьба за Латгалию

К началу марта положение на всех фронтах красной армии сделалось настолько неустойчивым и тревожным, а местами и критическим, что понадобился ряд срочных мобилизаций, однако не отразившихся на устойчивости фронта. В северной Лифляндии красная армия давно перешла в состояние обороны…

Наконец 2 или 3 марта победная до сего времени оперативная сводка красного штаба омрачилась первым неприятным сообщением: «В штруденском направлении, после упорного ожесточенного боя, красные войска вынуждены были оставить мызу Штрунден, что в 40 верстах юго-восточнее Либавы».

С этого времени начался перелом военного счастья для красной армии.

Следовавшие одна за другой мобилизации давали лишь пушечное мясо, требовавшее пищи и одежды, но не склонное жертвовать своей жизнью для торжества мировой революции, которая «либо будет, либо нет». С другой стороны, и стрелки, почувствовав, что война, бывшая до сих пор только приятной военной прогулкой с незначительными осложнениями, затянулась, стали томиться затяжкой и тоской по родным пенатам. Москва же, на все отчаянные крики по телеграфу о помощи деньгами, хлебом, людьми, предпочитала, вместо помощи, делать телеграфные же начальнические выговоры, требовала подтянуть красных стрелков, рекомендуя упразднить уже ликвидированные в русской красной армии солдатские комитеты, ввести командным языком русский язык и проч.

Натянутость взаимоотношений между красной Москвой и красной Ригой, по мере того, как латышское правительство, не получая военной поддержки от Москвы, проникалось сепаратизмом, – стала еще резче.

Первая острая размолвка произошла на почве выпуска латышским советским правительством собственной валюты, притеснения русских советских служащих в учреждениях, подведомственных непосредственно самой Москве (Центропленбеж, Красный Крест и др.) и по все обострявшемуся вопросу о принадлежности Латгалии. Вопреки неоднократным протестам московского советского правительства против печатания латышским правительством собственных денег, подкрепленным неоднократной присылкой достаточного количества керенок и думских, стучкино правительство все же отпечатало в марте месяце огромное количество собственных денежных знаков, так называемых «macnas scans» или, как окрестило их рижское население, «стучкины солнца», благодаря аляповатому рисунку в три краски «с восходящим солнцем советской социалистической Латвийской Республики».

После выпуска этих выкрашенных кусочков бумаги плохого качества, стоимостью в 1, 3, 5, 10, 25, 50, 100 и 250 рублей, московское правительство совершенно прекратило высылку керенок и думских и закрыло счета в рижском и северодвинском народных банках…

Еще острее стоял вопрос о принадлежности Латгалии.

Когда московское советское правительство условно признало независимость советской Латвии, вопрос о том, считать ли Латгалию входящей в состав России или Латвии, совершенно не возбуждался, как вообще не поднимался вопрос о границах. Вопрос о Латгалии был практически разрешен самими латышскими большевиками в порядке аннексии, которая однако не одобрялась ни Москвой, ни местным латгальским населением, не любившим ни тех, ни других большевиков, но по обстоятельствам национальным, хозяйственным и бытовым, предпочитавшим иметь дело с русскими большевиками, а не с латышскими…

Коммунизирование Латвии

Само собой разумеется, что при сложной обстановке, как на фронте, так и во внешней политике, советскому правительству было не до внутренних реформ, ни, тем паче, до насаждения коммунистического строя.

Несмотря на то, что помещичья и баронская земля была конфискована еще венденским декретом от 25 декабря 1918 года, в течение целых четырех месяцев правительство не успело или не умело хотя бы в самых общих и грубых чертах наметить план пользования землей. Все было отдано на поток и разграбление местным волостным советам, которых аграрный вопрос интересовал лишь постольку, поскольку вчерашняя «голь кабацкая» могла использовать скот и продукты сельского хозяйства для своего личного прокормления и обогащения.

Насколько центральная власть не интересовалась деятельностью на местах, можно судить по тому, что за 4 месяца не было ни одного случая, чтобы тот или другой народный комиссар, не исключая и комиссара земледелия, когда-нибудь выехал, если не в деревню, то хотя бы в ближайший уездный город…

О промышленности и торговле приходится говорить тем меньше. Когда-то один из крупнейших фабрично-заводских центров западной России, Рига, после двукратных генеральных эвакуации в 1915 и в 1917 годах, уже ко времени оккупации немцами представляла собой настоящее фабричное кладбище, с бесчисленным количеством недымящихся труб вместо крестов. Одновременно с эвакуацией фабрично-заводского имущества происходила и эвакуация рабочих, так что ко времени занятия Риги большевиками в городе насчитывалось не более 8–10 тысяч рабочих, треть которых за время оккупации деклассировалась и превратилась в люмпен-пролетариат. Поэтому, кроме чисто бумажной национализации несуществующей промышленности да праздных разговоров о поднятии производительности сил советской латышской республики «силами революционного пролетариата», дело не пошло…

Частная торговля с первых же дней была убита специальным запрещением свободной торговли. Все магазины и лавки были объявлены «собственностью революционного народа», и город, переполненный товарами ко времени занятия Риги большевиками, уже через месяц оказался буквально нищим, так что в свободной продаже можно было получить только коробочку сахарина, пачку доморощенного табаку, кофе-эрзац и пр.

Все мануфактурные магазины были запечатаны, причем вся материя и сукно целыми вагонами отправлялись по железной дороге в Россию, взамен платы за хлеб, доставляемый в небольшом количестве Москвой, исключительно для нужд красной армии.

Когда магазины были дотла опустошены, они были названы «советскими лавками». Но купить в этих лавках можно было только кружева разных фасонов, рисунков и ширины, корсеты, ленты, подвязки, запонки, сапожные колодки, ваксу и прочие полезные для разутого и раздетого рижского гражданина предметы, действительно по баснословно дешевой цене и притом даже за «стучкины солнца» – единственное место, где без скандала принимали эту замечательную валюту.

Даже базары и толкучки во все эти кошмарно-голодные месяцы постигла участь магазинов. В первые дни все базарные товары арестовывались вместе с торговцами и покупателями, впоследствии для надзора за рынками был организован специальный институт из сыщиков, получавших хорошее жалованье, которым иногда удавалось конфисковать на базаре у тайного торговца ведро квашеной капусты или полбочёнка соленых огурцов…