— Не понимаю, что в этом подозрительного, Сайлас? И почему ты считаешь, что Женевьеву это известие может встревожить? Вероятно, итальянец по поручению союзников наблюдает за продвижением Наполеона.

— t — Не нравится мне это, — упрямо повторил слуга. — Я предчувствую неприятности.

За годы общения Доминик привык с доверием относиться к интуиции Сайласа. Капер уже был совершенно уверен, что одураченные информаторы Женевьевы раскусили се, но погнаться за ней через всю Францию, тем более в момент происходящего там переворота, — это уж слишком.

— Что ж, давай поищем жилье, — сказал он Сайласу, — а потом поразведай, что сможешь. Я буду все время держать Женевьеву в поле зрения.

— Да, так будет лучше, — согласился Сайлас. — Никогда не знаешь, что она выкинет, если ей что-то взбредет в голову.

— О чем вы там шепчетесь? — поравнявшись с ними, поинтересовался объект последнего комментария. — Я не люблю секретов. Во всяком случае, — добавила она, — таких, которые мне неизвестны.

— Мы обсуждали вопрос о ночлеге, — улыбнулся Доминик. — Ты, как обычно, хочешь воспользоваться гостеприимством императора? Тогда нам нужно просто ехать за ним.

— Нет, — решительно ответила Женевьева. — Там будут лишь речи и всякие формальности, а я устала ехать верхом и мне надоели речи, кроме того, я голодна, а если мы будем ужинать на приеме у императора, то будет некогда поесть за разговорами…

— Этого вполне достаточно. — Доминик протестующе замахал рукой, чтобы остановить этот безудержный поток. — Ваше красноречие меня совершенно убедило, мадам, я согласен. Мы найдем тихую гостиницу и немного насладимся уединением.

— Вот это, — констатировала Женевьева. — лучшая идея с тех самых пор, как мы покинули Антиб.

— Если бы ты играла по правилам, у меня были бы и другие, — заметил Доминик и был вознагражден озорным смешком и чувственным взглядом загоревшихся тигриных глаз.

— Тогда я поеду посмотрю, что здесь за гостиницы, — с невозмутимым достоинством сказал Сайлас и свернул на боковую улицу.

Гренобль с трудом справлялся с триумфальным и шумным нашествием. Императора принимали в губернаторском доме, его свиту разместили в лучших гостиницах. Сайлас был человеком предприимчивым и, рискнув выехать за пределы городской стены, нашел сговорчивую жену фермера, которая предложила прелестную спальню под крышей дома для хозяев, а слуге — соломенный тюфяк в хлеву. Но прежде чем отдохнуть, Сайлас вернулся в Гренобль, чтобы поискать сеньора Себастиани.

Доминик сидел у открытого окна спальни, вдыхая мягкий ночной воздух поздней весны и родной запах спящей Женевьевы, когда Сайлас вернулся. Доминик вышел, тихо притворив за собой дверь, и, неслышно спустившись по лестнице, через кухню проследовал во двор, где уже ждал Сайлас.

— Они все здесь, месье. Все господа нашей мадемуазель.

— Не следует их так называть, — сухо поправил его Доминик. — Насколько я знаю, она не претендует на это.

— Это не мое дело, месье, — флегматично ответил матрос.

— Ты меня удивляешь, Сайлас. Они приехали вместе?

— Похоже, что так. Я накрыл их в таверне на базарной площади. Все четверо держались вместе.

— Значит, у них общее дело и они — на одной стороне, — вслух размышлял Доминик. — Хотя на какой — это еще предстоит выяснить. За последние двенадцать месяцев объявилось столько перевертышей, что никогда не угадаешь.

— У них те же самые интересы, — объявил Сайлас. — Или интерес. — Он наморщил нос и уставился на звезды. — Если они ищут мадемуазель…

— Зачем им это нужно? — Доминик понятия не имел, что знает Сайлас о том, как обстояли дела в Вене, но старый матрос был очень хитер и обладал столь же выдающейся проницательностью, как и интуицией. Сейчас он лишь пожал плечами и продолжал разглядывать небо.

— Думаю, если им пообещали что-то и не выполнили…

— Проклятие! — Доминик отшвырнул сигару и яростно растоптал ее каблуком.

Он-то ведь думал лишь о том, что эта четверка раскусила Женевьеву как шпионку, добившуюся своей цели. Неприятно, но такова игра, в которую все они играли, и опыт должен был им подсказать: в конце концов кто-то выигрывает и кто-то проигрывает. Но Женевьева, легкомысленно бросая камешки, попала в самое больное место — уязвила мужскую гордыню.

Доминик попробовал себе представить, что бы чувствовал сам в подобной ситуации. Особого воображения здесь не требовалось. Предвкушать обладание этим соблазнительным телом, проглотить наживку в виде откровенно чувственных взглядов, зазывного смеха, восхитительных интимных прикосновений, а в последний момент оказаться с носом всего лишь потому, что не хватило удачи или умения в карточной игре! Да к тому же понять, что у женщины и в мыслях не было выполнять свои обещания! Их приняли за дураков в той единственной сфере, где мужчина не может позволить себе остаться одураченным. А поскольку их четверо, они подливают друг другу масла в огонь неутоленной ярости оставленных на бобах «любовников».

— Я не спрашиваю тебя, откуда ты это знаешь, — сказал Доминик.

Старый матрос грустно усмехнулся:

— Это ж было ясно как Божий день, если б вы только захотели увидеть.

Доминик поморщился. А ведь не увидел!..

— Я все расскажу утром Женевьеве, чтобы она была настороже. Следи внимательно за нашими «друзьями». Не вижу смысла что-либо предпринимать в настоящий момент или давать им понять, что мы обнаружили их присутствие. Так будет легче предупредить их действия.

Доминик лег подле Женевьевы, она вздрогнула и проснулась:

— Где ты был? — сонно пробормотала она, сворачиваясь клубочком под его рукой.

— Разговаривал с Сайласом. Спи, mon coeur. Я расскажу тебе все утром.

"Сердце мое», — подумала Женевьева, и нежная волна захлестнула ее. — Может быть, это все же больше, чем игра слов, ну чуть-чуть больше».

На следующее утро за завтраком Доминик рассказал, что четверо ее бывших «любовников» в Гренобле.

— Но почему? — Поглощая ароматную начинку бриоша, Женевьева нахмурилась. — Как ты думаешь, они шпионы союзников?

— Возможно. — Доминик неопределенно пожал плечами. — Но вероятно также, что здесь есть и еще кое-что. — Он пил кофе, тщательно подыскивая слова. — Поэтому я хочу, чтобы ты все время была у меня на глазах, пока они здесь.

— Но почему? — снова спросила Женевьева. — Какое отношение это может иметь ко мне? Дела с ними давно закончены. — Отправив в рот кусочек консервированного абрикоса, она смотрела на Доминика с абсолютно невинным видом.

Доминик вздохнул. Ее изощренность в определенных делах и бесстрашие, с каким она встречала все неожиданности, заставила его забыть, что Женевьева еще очень юна, воспитана в строгих креольских традициях и только недавно выпорхнула из-под надежного укрытия широкого латурского зонтика, а посему не лишена наивного простодушия, которое в данном случае может оказаться опасным.