на него станишников вовсе не из жалости, а потому, что наложил на себя "заповедь великую": проехать дорогу прямоезжую, не вымать из налушна тугой лук, из колчана не вымать калену стрелу. Про Добрыню точно так же рассказывают, что он не стреляет в татар (пробуя лук у Батыя в орде), а в дуб — по доброте своей — и "щадит жизнь неверных врагов, хотя сам их царь даёт ему позволение стрелять по ним: "Стреляй куда хочешь", — сказал Батый на вопрос Добрыни, куда ему стрелять — по татарам или в чисто поле"? Но опять-таки и здесь основа мотива не "доброта" Добрыни, а то, что это вообще очень употребительный у нас восточный мотив и что в одном из азиатских первообразов этой былины сибирский богатырь стреляет не в людей, а в скалу и разбивает её вдребезги: вот почему и Добрыня разбивает здесь вдребезги дуб.

В пример свойств, приписываемых нашим богатырям, на основании выражений, находящихся в былинах, но не оправдываемых самим действием былин, достаточно указать на Добрыню. Про него у нас говорят, что главное отличие его (кроме знатного происхождения) — это "вежество, уменье слово молвить, перед чужим царём поклониться", и именно на основании этих качеств Василий Казимирович однажды выпрашивает себе у князя Владимира Добрыню в товарищи, чтобы ехать в орду. Но что же выходит: ни в этом случае, ни во всех остальных Добрыня не выказывает на самом деле ни какого-нибудь особенного "вежества", ни уменья говорить и ловко обращаться с людьми. Он во всё время своего присутствия на сцене молчит, никого не уговаривает и ни в чём не убеждает. При посольстве в орду речь постоянно ведёт Василий Казимирович, а при посылке к Илье, разгневанному на князя Владимира, Добрыня только и сказал Илье, что они крестовые братья и что у них положена заповедь: большому брату слушать меньшого, а меньшому большого. Этим и ограничилось все его уменье "слово молвить" и убеждать других своим красноречием, и дар убедительности уже чересчур умеренные! Это ясно показывает, что уменье "говорить" приписано Добрыне не самою русскою былиною, которая этим мотивом не воспользовалась, а зашло сюда из какого-нибудь оригинала, где имело свой резон и действительное основание. То же самое можно сказать и про то, что ему с малолетства "грамота в наук пошла". Былина упоминает про это уменье или образованность Добрыни, но оно только на первый взгляд отделяет Добрыню от прочих богатырей, а на самом деле не составляет никакой действительно отличительной черты его. Многие богатыри наших былин знают грамоте, т. е. умеют прочитать ярлыки или что написано на камне там, где разделяются дороги, умеют и писать; станишники-разбойники дают рукописание; глава калик перехожих сам читает книгу, и даже иные женщины "умеют русскую грамоту" (наприм., жена Данилы Ловчанина). Поэтому былины имели бы все основание упоминать о грамотности Ильи Муромца, Екима Ивановича пли Потока и т. д., но они именно должны были бы ни слова не говорить о грамотности и образованности Добрыни, так как он решительно нигде не доказал ни того, ни другого: былины не представили ни единого такого случая, где бы Добрыня хоть что-нибудь прочитал, не то что уже показал бы своё какое-нибудь уменье или знанье. Значит, если песни о Добрыне говорят, что грамота ему в наук пошла, то это опять-таки только потому, что об этом говорится в тех первообразах, откуда произошёл наш Добрыня.

Наконец, какие бы душевные свойства и черты характера былины наши ни приписывали своим героям, нет ничего такого, чего бы уже не было у тех самых героев, которые в восточных пересказах были первообразами наших. Где в известном месте рассказа былины наш богатырь является свирепым или добрым, гордым или смиренным, беспощадным или добродушно-прощающим, там на этом же самом месте восточной песни или поэмы восточный герой является свирепым или добрым, гордым или смиренным, беспощадным или добродушно-прощающим. Примеров я приводить не стану, их легко найдёт каждый читатель, если пробежит в памяти приведённые выше 10 былин: там они рассеяны во множестве. Заметим, впрочем, что всё это мы имеем право сказать, когда сравниваем русские былины с восточными поэмами и песнями, но не наоборот, когда сравниваем восточные поэмы, и повести, и песни с русскими былинами; мы ниже увидим, что восточные первообразы обладают таким богатством психических мотивов — делающих возможным определённые, очерченные характеры, — от которого в наших песнях уцелела слишком уже незначительная и ничтожная доля, так что очень часто там, где в восточном первообразе нарисована психологическая подробность, черта характера, у нас ровно ничего нет и стоит один голый, совершающийся с героем или совершаемый им факт.

Таким образом, со стороны характеров и изображения индивидуальных личностей русские былины ничего ещё не прибавили нового и своего к иноземной основе своей.

IV

Точно так же должно оставить в стороне веру в значение географических названий, встречаемых в наших былинах. Здесь мы очень часто находим имена разных русских местностей древнего времени, и почти ни одно богатырское похождений не обходится без точного обозначения: где именно оно происходит. То события совершаются в Киеве, Новгороде, Чернигове; то на Чёрном, Хвалынском, Сурожском море; то на Ильмень-озере, Днепре, Волге, Доне, Волхове; то в лесах Брынских или Муромских; то, наконец, говорится, что богатырь родом из такого-то города или места: Добрыня из Рязани, Алёша Попович и Еким Иванович из Ростова, Илья Муромец из села Карачарова. Такая определительность географических названий не может не казаться исследователю (по крайней мере на первый взгляд) столько же важною, сколько и интересною. Невольно рождается при этом мысль, что была же, конечно, какая-нибудь причина, почему театром действий для известных событий в былинах полагается такая-то местность, а для других — такая-то. Самым естественным объяснением этому факту является предположение, что древний рассказчик или творец той или иной былины окружал описываемые им события тою географическою обстановкою, которая у него была перед глазами. Значит, когда мы видим, что действие происходит в Киеве, у Днепра, то имеем право заключать, что былина и возникла в Киеве или около Киева и близ Днепра; когда встречаем героя родом из Рязани или Ростова, то должны предполагать, что былина о них возникла первоначально в Рязани или Ростове; когда встречает героя, родившегося в селе Карачарове, проезжающего леса