Оронт признался в своей крайней неохоте выполнять приговор и заявил, что в свете настоящего беспорядка будет совсем нетрудно вынести раненого из лагеря неза­меченным. Остались ли у него, спросил Оронт, друзья или соотечественники в Аттике, к которым можно его до­ставить?

Пленник улыбнулся.

– Ваше войско отлично поработало, чтобы удалить таковых,– ответил он.– И кроме того, Великому Царю понадобятся все Его воины, чтобы вынести отсюда более важные вещи.

И все же Оронт искал всякого повода отложить время казни.

– Раз уж ты ничего не просишь у нас,– сказал он плен­нику,– могу ли я в таком случае обратиться к тебе с просьбой?

Грек ответил, что с радостью исполнит все, что еще осталось в его силах.

– Ты обманул нас,– со смущенным видом объявил Оронт,– лишив истории, которую твой хозяин, спартанец Диэнек, по твоим же словам, обещал рассказать, когда, они с Александром и Аристоном обсуждали предмет страха. Помнишь? Он прервал беседу юношей, пообещав, что, когда они придут к Горячим Воротам, он расскажет им о Лео­ниде и госпоже Паралее, поведает, что такое мужество и каким критерием пользовался спартанский царь при вы­боре Трехсот. Или Диэнеку так и не удалось рассказать об этом?

Да, подтвердил пленник Ксеон, его хозяин нашел воз­можность и поделился своим рассказом. Однако теперь, когда приказ Великого Царя записывать его историю боль­ше недействителен, пусть командир Бессмертных отве­тит: на самом ли деле ему хочется узнать продолжение?

– Мы, кого ты считаешь врагами, тоже люди из плоти и крови,– ответил Оронт,– и наши сердца не менее спо­собны на преданность, чем твое. Неужели тебя не поразило, что мы – историк Великого Царя и я, его полководец,­ пришли сюда, чтобы позаботиться о тебе не только как о пленнике, который сообщает ценные сведения о битве, но как о человеке и даже о друге?

И Оронт попросил как о милости поведать окончание истории. Он сказал, что с живым интересом и сочувстви­ем следил за предшествующими частями повествования. Теперь же, когда конец близок, не расскажет ли грек и последнюю часть?

– Что хотел спартанский царь сказать о женском мужестве и как Диэнек пересказал это своим молодым друзьям?

Этот человек, Ксеон, с усилием оперся на локоть и, с нашей помощью, уселся. Собрав все силы, он набрал в грудь воздуха и начал:

Я поделюсь с вами этой историей, друзья мои. Я пере­дам ее так, как мой хозяин передавал ее мне, Александру и Аристону у Горячих Ворот,– не от себя лично, а со слов госпожи Паралеи, матери Александра, которая рассказала ее Диэнеку и госпоже Арете всего через несколько часов после того, как эта история случилась.

Госпожа Паралея рассказала об этом за три или четыре дня до нашего выхода из Лакедемона в поход к Горячим Воротам, вечером. Для этого госпожа Паралея отправилась лично в дом Диэнека и Ареты и взяла с собой несколько других женщин. Все они были матерями и женами воинов, включенных в число Трехсот. Никто из этих женщин не знал, что хочет сказать госпожа. Мой хозяин нашел повод уйти, чтобы гостьи могли посекретничать, однако Паралея попросила его остаться. Ему тоже следует услышать это, сказала она. Женщины расселись вокруг нее, и она начала:

«То, что я расскажу вам сейчас, Диэнек, ты не должен рассказывать моему сыну. По крайней мере, пока вы не придете к Горячим Воротам и пока не наступит подходящий момент. Этот момент может наступить, если такова будет воля богов, в час твоей или его смерти. Ты поймешь, когда он придет. А теперь слушайте внимательно. В то утро меня вызвал к себе царь. Я сразу же явилась во двор перед его домом. Пришла я рановато – Леонид еще не вернулся, он был занят организацией похода. Его царица Горго, одна­ко, ожидала меня на скамейке в тени платана – очевидно, с умыслом. Она подозвала меня и предложила сесть. Мы были одни, без слуг и свиты.

«Ты гадаешь, Паралея,– начала Горго,– зачем мой муж послал за тобой. Я скажу тебе. Он хочет обратиться к тво­ему сердцу. Ему кажется, ты чувствуешь несправедливость его выбора, причинившего тебе двойное горе. Он прекрас­но понимает, что, включив в число Трехсот Олимпия и Александра, обоих, он ограбил тебя дважды, лишая и сына, и мужа и оставляя лишь младенца для продолжения тво­его рода. Он поговорит с тобой об этом, когда вернется. Но сначала я должна поговорить с тобой начистоту, как жен­щина с женщиной».

Очень еще молода наша царица, высока и прелестна, но тень дерева придавала ей печальный вид.

«Когда-то я была дочерью царя, а теперь я жена другого царя,– сказала Горго.– Женщины завидуют моему по­ложению, но немногие понимают, как тяжелы мои обязан­ности. Царица не может быть просто женщиной, как дру­гие. Она не может иметь просто мужа и детей – для себя одной, как другие жены и матери. Ее муж и сыновья жи­вут, чтобы служить стране. Царица служит им, сердцу своих сограждан, а не себе и не своей семье. А теперь и ты, Паралея, призвана в это суровое сообщество. Ты должна занять свое место рядом со мной в этом горестном строю. Таково женское испытание и таково женское торжество, назначен­ные богами,– терпеть боль, превозмогать горе, идти под яр­мом печали и таким образом придавать мужества другим».

От этих слов царицы, признаюсь тебе, Диэнек, и вам, женщины, мои руки так затряслись, что я испугалась, как бы не утратить власти над ними. Не только от предвидения беды, но также и от гнева, слепой горькой злобы на Лео­нида, на то бессердечие, с которым он влил двойную долю печали в мою чашу. «Почему я?» – в злобе кричало мое сердце. Но вот во дворе послышался звук открывающихся ворот, и через мгновение вошел сам Леонид. Он только что вернулся от войск и теперь нес в руке запыленную обувь. 3астав жену и меня за доверительной беседой, он сразу догадался о предмете нашего разговора.

Извинившись за опоздание, царь сел, поблагодарил меня за пунктуальность и спросил о моем больном отце и других родственниках. Он имел тысячу других забот о войске и государстве; он понимал неминуемость собственной гибели, знал, что расстается навек с любимой женой и детьми. И все же он сел на скамейку и, прогнав из головы все прочие мысли, с сосредоточенным вниманием обратился ко мне одной.

«Ты ненавидишь меня, госпожа? – таковы были его первые слова.– На твоем месте, я бы ненавидел. Мои руки сейчас тряслись бы от неумолимой злобы.– Он освободил место рядом с собой на скамейке.– Сядь сюда, дочка. Сядь рядом».

Я подчинилась. Госпожа Горго слегка подвинулась. Я ощутила запах царского пота и теплоту его тела, как в детстве ощущала их рядом с отцом, когда он звал меня на свой совет. И снова сердце мое переполнилось печалью и злобой, угрожая выйти из повиновения. Чтобы подавить эти чувства, мне пришлось собрать все мои силы.

«Город размышляет и гадает,– снова заговорил Лео­нид,– почему я выбрал в число Трехсот именно этих. 3а их личную воинскую доблесть? Как могло получиться, что наряду с олимпийскими победителями, вроде Полиника, Диэнека, Алфея и Марона, я также назвал не изведавших крови юношей, таких, как Аристон и Александр? Возмож­но, предположили горожане, я предугадал какую-то тонкую мистическую силу в этом уникальном соединении людей. Возможно, меня подкупили или я отплачиваю кому-то за услугу. Я никогда не скажу городу, почему я выбрал именно этих триста. И никогда не скажу самим Тремстам. Но скажу сейчас тебе. Я отобрал их не за их личную доблесть, а за доблесть их женщин».