Мы смотрели, как союзники проходят мимо. Первыми оказались мантинейцы – они брели, сгорбившись, словно а их коленях и бедрах не осталось сил. Никто ничего не говорил. Все были так перепачканы, что казались сделанны­ми из грязи. Песок забил все поры и впадины на теле, даже глазницы, а в углах ртов собралась клейкая слюна. Их зубы были черны, они плевались, и на землю падали темные плевки. Некоторые сдвинули шлемы назад, и теперь те били по плечам, а черепа представлялись удобными болванками для горшков. Большинство повесили свои шлемы лицом вперед на надетые через плечо скатки плащей. Хотя на рассвете было еще прохладно, воины тащились все в поту. Я никогда не видел настолько изнеможенные войска.

Следующими шли коринфяне, потом тегейцы и опунтские локрийцы, флиунтцы и орхоменцы, а рядом с ними аркадцы и остатки микенцев. От первоначальных восьмидесяти гоплитов из Микен, способных передвигаться, оста­лось всего одиннадцать, и еще две дюжины распростерлись на носилках или были привязаны к волокушам за лошадьми. Люди и животные опирались друг на друга. Кто-то не соображал, кто он и где находится, из-за сотрясения мозга или проломленного черепа; другие вовсе утратили чувства и онемели от ужаса и напряжения последних шести дней. Почти каждый был многократно ранен, в основном в ноги и голову, многие потеряли зрение и брели возле своих товарищей, ухватившись за их локоть, или тащились рядом с вьючными животными, держась за конец привязанной к тюкам веревки.

3а вереницей раненых ступали уцелевшие, неся себя без стыда и чувства вины, но с тем молчаливым благоговением и благодарностью, о которой говорил Леонид на собрании после сражения при Антирионе. То, что эти воины еще могли дышать, было не их собственной заслугой, и они понимали это. Они оказались не более отважными, чем павшие; им просто повезло. Это понимание с поэтическим красноре­чием выражалось в усталости, начертанной на их лицах.

– Надеюсь, мы выглядим не так паршиво, как вы, ­пробурчал Диэнек проходящему мимо флиунтскому ко­мандиру.

– Хуже, братцы.

Кто-то поджег купальни и загородки вокруг источни­ков. Воздух был неподвижен, и сырое дерево горело едко и тускло. Дым и смрад от этого пламени добавил к печаль­ному зрелищу свои безрадостные краски. Колонна воинов выходила из дыма и снова заходила в него. Люди бросали в огонь обрывки своих опустошённых мешков, окровавленные плащи и хитоны, использованные мешки и прочее тряпье – все, что могло гореть. Казалось, отходящие союз­ники не хотят оставить врагу ни клочка. Они облегчали свой груз и шли дальше.

Проходя мимо, люди протягивали руки к спартанцам, желая прикоснуться к ним. Один коринфский воин отдал Полинику свое копье. Другой протянул Диэнеку свой меч. – Устройте им баню, братцы.

Проходя мимо источника, мы наткнулись на Петуха. Он тоже уходил. Диэнек догнал его и остановил, чтобы пожать руку. Никакого стыда не отразилось на лице Петуха. Очевидно, он чувствовал, что выполнил свой долг с лихвой, и свобода, дарованная ему Леонидом, была в его глазах тем правом, в котором всю жизнь ему отказывали и которое теперь, с большим запозданием, он честно и достойно отвое­вал. Отвоевал собственными руками. Петух сжал руку Диэнека и пообещал по возвращении в Лакедемон поговорить с Агатой и Паралеей. Он сообщит им, с какой добле­стью сражались Александр и Олимпий и с какой честью они пали. Он сообщит обо всем также и госпоже Арете.

– Если можно,– попросил Петух,– я бы хотел воздать честь Александру, прежде чем уйду.

Диэнек поблагодарил его и рассказал, где находится могила. К моему удивлению, Полиник тоже протянул Петуху руку.

– Боги любят ублюдков,– молвил он.

Петух сообщил нам, что Леонид с почетом даровал сво­боду всем илотам в войске. Мы увидели дюжину их, иду­щих среди тегейских воинов.

– Леонид также освободил оруженосцев,– объявил Пе­тух,– и всех иностранцев, служивших в войске.– Он обра­тился к моему хозяину: – Это также касается Самоубийцы и Ксео.

А позади Петуха все шли и шли, уходя, союзники.

– Ты удержишь его здесь, Диэнек? – спросил Петух.

Он имел в виду меня.

Мой хозяин, не глядя в мою сторону, ответил Петуху:

– Я никогда не принуждал Ксео. Не принуждаю и те­перь.

Он замолчал и повернулся ко мне. Солнце полностью взошло. На востоке, у Стены, послышались трубы.

– Один из нас,– сказал Диэнек,– должен выкараб­каться из этой дыры живым.

Он приказал мне уйти вместе с Петухом.

Я отказался.

– У тебя жена и дети! – Петух схватил меня за плечи и страстно указал в сторону Диэнека и Полиника.– Это их город, не твой. Ты им ничего не должен.

Я сказал ему, что принял решение много лет назад.

– Видишь? – обратился Диэнек к Петуху, указывая на меня.– Он никогда не обладал здравым смыслом.

Позади, на Стене, мы увидели Дифирамба. Его феспийцы отвергли приказ Леонида. Все до единого они с презре­нием отказались отступить и настояли на своем праве остаться вместе со спартанцами и умереть вместе с ними. Феспийцев осталось около двухсот. И ни один из их оруже­носцев тоже не ушел. Целых восемьдесят из освобожден­ных спартанских оруженосцев и илотов решили остаться. Предсказатель Мегистий также пренебрег своим правом уйти. Из первоначальных Трехсот Равных ушли только двое. Этими двумя были Аристодем, бывший посол в Афи­ны и на Родос, и Эврит, победитель по борьбе. Оба от воспа­ления глаз ничего не могли видеть, и их переправили в Альпены. Каталогос – список личного состава – уцелев­ших, вышедших к Стене, составлял чуть более пятисот.

Что касается Самоубийцы, то мой хозяин, прежде чем отправиться хоронить Александра, велел ему оставаться у Стены на носилках. Очевидно, Диэнек предвидел освобожде­ние оруженосцев и приказал отнести Самоубийцу от колон­ны в безопасное место. Теперь скиф стоял на ногах и мерзко скалился навстречу вернувшемуся хозяину. Он облачился в металлический боевой пояс и нагрудник, опоясав бедра полотном и кожаными ремнями, снятыми с вьючных ло­шадей.

– Я не могу срать,– проговорил он,– но, клянусь де­монами преисподней, я еще могу сражаться.

Весь следующий час войска перестраивались. Строй должен иметь достаточную глубину и ширину. Кроме того, предстояло составить отряды и назначить командиров. У спартанцев оруженосцы и илоты просто влились в эномотии Равных, которым они служили. Больше им не сражаться во вспомогательных войсках, теперь они, закованные в бронзу, встанут в фалангу. Недостатка в доспехах не было, недоставало лишь оружия – так много его поломалось и иззубрилось. Сложили две кучи запасных мечей и копий – одну у Стены, а вторую на стадий дальше, на полпути к маленькому частично укрепленному холмику, самому есте­ственному месту для осажденных сил, чтобы сообща дер­жаться до конца. Кучи получились небольшие – лишь воткнутые клинком в землю мечи да втиснутые рядом копья шипом вниз.

Леонид созвал всех. Собрались без большого шума – так мало воинов оставалось. Сам лагерь показался вдруг шире и вместительнее. Что касается «танцевальной пло­щадки» перед Стеной, ее песчаный грунт все еще покрывали тысячи персидских трупов, которые враг оставил гнить на поле боя. Пережившие ночь раненые теперь стонали из последних сил, прося помощи и воды, а многие умоляли о милосердном последнем ударе. Для эллинов перспектива вновь биться на этой ниве подземного царства казалась немыслимой, человеческий разум был не в силах вынести этого.