посмотрел на Девадатту, и в глазах у него не угадывалось и малого укора, но тот подумал, что Просветленный знает, кто и по чьему наущению выгнал из лесу диких слонов. Он побледнел, в лице сделалась судорога, кожу стянуло и свело скулы, в висках застучало, он хотел что-то сказать, и не смог, почувствовал, что еще немного и упадет, но тут Татхагата поднял руку и прикоснулся к нему ладонью, и сразу ушло мучившее, в теле стало легко и освобожденно, и он, не поднимая голову, пошел прочь…

Да, Татхагата знал про намеренье Девадатты с самого начала, то, слившееся в нем с сущим, помогало видеть в пространстве и во времени, приближая к себе и определяя, куда оно потечет. Он относился ко времени как к речному потоку, который может быть не только светел, а и темен, однако ж способность к сосредоточению мысли, к уплотнению ее, когда она делается упруга и горяча, позволяла ему зрить и во мраке дальних глубин. Однажды он сказал ревнителям Дхаммы, которые холодно и с осуждением говорили о разных учениях:

— Почитай свою веру, но не хули веру других.

А когда монахи выразили несогласие с ним, тихо сказал:

— Всякая вера, уводя от личного, лишь тебе принадлежащего, рождает чувство истинной свободы, а в конечном счете, и покоя… Нет и не может быть ничего выше этого!

Будда часто останавливался в бамбуковой роще близ города Раджагриху, он еще и потому любил проводить тут время, что сюда стекалось много людей, привыкших встречать Просветленного, они просили совета или просто припадали к стопам его, и получали то, что хотели, и нередко в уже потухшем взоре взблескивала надежда. Как-то пришел Анатхапиндика, был он высок ростом, руки имел крепкие, сильные, но во взгляде темных усталых глаз угадывалось смущение, его часто называли благодетелем и покровителем слабых и немощных, он приветствовал Просветленного добрыми словами, потом сказал не без робости:

— Я знаю, ты Будда, и я хочу открыть тебе свое сердце. Выслушай меня и скажи, как мне быть?.. Я много трудился и разбогател, я люблю свое дело и служу ему с усердием. У меня работает много людей, их благосостояние зависит от того, как я поведу дело. Но твои ученики осуждают мирскую суету. Они говорят: «Благословенный отказался от царства и всего, что имел, и ступил на праведный путь и тем подал пример людям, ищущим Нирвану». Я хочу поступить по справедливости и спрашиваю: должен ли я отказаться от богатства, чтобы достичь блаженства, праведной жизни?..

Татхагата знал Анатхапиндика как человека праведного, покровительствующего бедным и слабым, знал и то, что не всякий монах так открыт перед людьми, и сказал:

— Блаженство праведной жизни достигается каждым, кто идет по благородному пути восьми ступеней. Тот, кто слишком привязан к богатству, пусть оставит его, чтобы не травить сердце. Но тот, кто относится к богатству спокойно и кто, обладая им, употребляет его во благо людям, пусть сохранит свое положение в жизни и станет еще усерднее в деле.

Татхагата посмотрел на Анатхапиндика, напряженно ловящего каждое его слово, так что на висках выступили блестящие капли пота, и продолжал:

— Бхикшу, уходя от мира, чтобы вести беззаботную и бездеятельную жизнь, ничего не достигнет. Жизнь в лености отвратительна и презираема мной. Я нигде не говорил, что человек непременно должен отречься от мирской жизни, чтобы достичь Нирваны. Но я говорю, человек в состоянии очистить свое сознание и отказаться от наслаждений, вести праведную жизнь. Будь он ремесленником или торговцем, воином или отшельником, предавшемся молитвенному созерцанию, лишь проявив усердие, он приблизится к истине, и тогда станет подобен лотосу, что растет в воде, но не замечает этого, вода, если даже разволнуется, растолкается, не тронет его… Я сделал вам сравнение и говорю: мир и благодать пребудут в сознании человека, если он жаждет этого и не ищет для себя выгод. Всяк должен быть хотя бы отдаленно подобен Будде, а он не делает различия между врагами и друзьями, он как вода освежает и очищает каждого.

Татхагата, став ясновидящим, понимающим себя в пространстве как нечто от небес отделившееся и ими же, высокородными, управляемое, про многое на земле знал, он видел, откуда идет противостояние ему и Дхамме. Вот, к примеру, эти шестеро, утяжеленные годами, с черной обожженной кожей на исхудалых лицах, с большими горящими глазами, в них точно не было никакой мысли, одна ненависть к нему, учителями звали их люди, они и верно, были прислонены к мудрости, но лишь касались ее, а не являлись владетелями ее. Они представляли разные учения, от того края, где признавалось лишь живущее на земле, а все остальное воображалось пустыней, до другого края, где всяк устремлялся к небесным мирам, не принимая ничего земного и считая от него рожденное противным человеческому духу. Но те и эти, все вместе, кляли Татхагату, не признавая в нем ничего и старались унизить и сделать ненадобной Дхамму. И, когда Просветленный говорил, что истину он видит не в одной только неуничтожаемости земли, а и в пении птиц, шелесте листвы, в сиянии горных снежных хребтов и в умиротворенности лесного озера, когда его поверхности не касается и малый ветер, в дыхании ребенка, пробудившегося ото сна и с удивлением взирающего на мир, они, перебивая друг друга, и так же далекие от праведности, как и прежде, кричали, что истину надо искать не там, она не раскидана по земле, подобно рисовым зернам, а пребывает в неизменности… Он терпеливо выслушивал их и чаще не отвечал, но иногда говорил:

— Вы зря упрекаете меня и тем лишаете очищения свою душу. Я не хочу никому зла. Я лишь сказал ученикам: вот Нирвана, а вот путь к ней… Кто-то достигнет ее, а кто-то нет… Я лишь указатель пути. У кого есть уши, да слышит!..

Да, случалось, он отвечал молчанием, тогда люди недоумевали и хотели бы знать, отчего Татхагата все запамятовал, или нечего сказать ему?.. Но спустя некоторое время никто уже так не думал, в его молчании и неподвижности люди научились видеть если не ответ, то нечто близкое к нему. От Просветленного шли токи, и все оказывались заворожены ими, по-своему чувствовали и то, что исходило от Учителя, и лишь в одном это, исходящее, было одинаково — в действии на людей, в них прибавлялось спокойствия, росло убеждение, что теперь они стали ближе к светлому благодатному небу, к совершенству.

Но иногда Татхагата, если тот, кто затевал спор с ним, проявлял особую настойчивость, говорил:

— Этот