Это было событие из разряда тех, которые лесничий ее величества обязан был замечать и о которых ему следовало докладывать, чтобы оштрафовать арендатора. Но коль скоро он и сам был арендатором, сия халатность волшебным образом укрылась от его взора.

Возможно, более серьезным делом стала недавняя продажа во благо короне намного большего объема подроста. Он достаточно успешно провел эту сделку и отослал деньги в казну ее величества. Было продано много подроста, и это сопроводилось исчерпывающим письменным отчетом. Однако в отчете не указывалось, что этот подрост в значительной мере являлся строевым лесом, который стоил намного больше. Разница между подлинной и записанной выручкой перешла в кошель Альбиона.

Инспекция Нью-Фореста, которая проводилась каждые несколько лет, еще могла выявить эту ошибку, но коль скоро Альбион и сам был инспектором ее величества, он полагал, что вряд ли этот вопрос будет поднят.

И все-таки было известно, что корона учредила комиссию для расследования деятельности даже инспекторов, а также лесничих и арендаторов-джентльменов Нью-Фореста. Но дело было настолько серьезным, что последний подобный случай вынудил означенных инспекторов, лесничих и джентльменов составить такую комиссию целиком из себя самих.

Какое-то время в течение нескольких месяцев после беседы с Хеленой Горджес в Херст-Касле Альбиону жилось несколько неуютно. Одно дело быть мирным лесничим, а другое – если совет предпримет против него шаги; если соседи поймут, что он отмечен; если слуги Сесила явятся в Нью-Форест выискивать преступления, которые можно поставить ему в вину. Кто знает, что может в этом случае всплыть? Даже если не вскроется измена, перспектива немилости и разорения вырисовалась все отчетливее и неприятнее.

Но зима и весна прошли, и сейчас был май. Куковала кукушка. Как у каждого приличного человека, который считает разоблачение маловероятным, совесть у Альбиона была чиста. Хотя солнце клонилось к западу, бескрайнее небо над Нью-Форестом оставалось лазурным с узкими прожилками высоких серебристых и розовых облаков. Альбион держал путь на юг. Миновав Брокенхерст и проехав еще милю, он повернул на восток, чтобы пересечь скромную речушку в центре Нью-Фореста через тихий брод, ниже которого находился его дом.

Поэтому он был изрядно удивлен, увидев прямо перед собой два фургона: один – с богатыми шторками, второй – изнемогающий под грузом ящиков и всевозможной мебели. Оба пересекали реку непосредственно впереди. После брода можно было продолжить подъем на пустошь Бьюли или свернуть на юг к Болдру. Дом Альбиона, особняк с щипцовой крышей, находился на лесной поляне примерно в полумиле, если выбрать дорогу на Болдр.

Фургоны повернули на юг. Альбион поехал за ними. Но второй фургон занял практически всю тропу, и Альбиону пришлось подождать сзади. Чуть погодя он с изумлением увидел, что первый фургон сворачивает на дорожку, ведущую к его дому. Вот он подкатил к входу, вышли слуги, а грум отодвинул шторки и помог выйти пассажиру. Наконец Альбион смог подъехать к дому.

Сошедшая фигура была сплошь в черном, за исключением внутренней стороны воротника и отделки, которые были алого цвета. Лицо густо напудрено и походило на лик призрака.

– Боже! – воскликнул он, едва ли подумав. – Матушка, зачем вы приехали?

Она ослепительно улыбнулась в ответ, хотя взор ее был остер, как у птицы, заметившей червяка.

– У меня есть новости, Клемент, – сообщила она. И мигом позже, в момент неизбежных объятий, когда его ухо очутилось вблизи ее красного рта, он разобрал шепот, адресованный сообщнику по заговору: – Письмо от твоей сестры. Испанцы идут. Я прибыла сюда, сын мой, чтобы приветствовать их вместе с тобой.

Прошли май и бóльшая часть июня, а испанский флот – его назвали Армадой – так и не появился. Погода стояла необычная. В один день над Нью-Форестом светило солнце и расстилалось синее небо, но темные низкие тучи возвращались снова и снова, неся с юго-запада порывы дождя и града. Старожилы не помнили такого лета. В конце июня пришли известия, что буря расшвыряла испанский флот по нескольким портам. «Дрейк им покажет», – говорили в народе. Но хотя сэр Фрэнсис заклинал совет позволить ему выступить, королева колебалась. Беда любимейшего в Англии пирата заключалась в том, что стоило ему успешно атаковать врага, как он забывал о всяком долге и начинал охоту за трофеями. Великий путешественник и патриот любил деньги, как она знала, все-таки больше, чем что-либо еще.

Придя на протяженный луг Милл-Лон, Джейн Фурзи испытала глубокое чувство вины. Неужели и правда пролетело два месяца, прежде чем она вернулась в Берли? При такой погоде и столь многочисленных событиях у нее не было времени вернуть Паклу покрывало, оправдывала она себя. Подумала, что, если повезет, его не будет на месте. Тогда она просто оставит покрывало и поспешит прочь.

Сегодня погода стояла прекрасная. Утесник, которым зарос большой луг, теперь весь позеленел, а трава была усеяна маргаритками и белым клевером, желтыми лютиками и ястребинкой. Крошечные побеги черноголовки стелились по земле, добавляя к зелени пурпур; на берегах струившегося через луг ручейка росли голубые незабудки.

Джейн дошла до крытого соломой дома перед самым полуднем. Пакла там не оказалось, но дети были. Трое. Старшая девочка лет десяти явно находилась в стадии созревания, угловатая и нескладная, тощая как щепка, с темными волосами, довольно угрюмая. Она присматривала за остальными двумя. Младшая, тоже темноволосая, играла в траве перед входом в дом.

Однако по-настоящему Джейн заинтересовал самый маленький. Это был полнощекий жизнерадостный трехлетний малыш. Он играл с игрушечной лошадкой, которую, должно быть, смастерил ему отец, но, увидев Джейн, радостно засеменил к ней с улыбкой на широком лице, полными доверия ясными глазами и в явной уверенности, что она его развлечет. На нем не было ничего, кроме красиво расшитой рубахи.

– Я Том. Хочешь поиграть? – взяв ее за руку, спросил он.

– Обязательно, – сказала она, но сперва объяснила старшей девочке, зачем пришла.

Та поначалу отнеслась к ней с естественным подозрением, но, осмотрев покрывало, кивнула:

– Отец сказал, что его принесут, но это было давно.

Похоже, Пакла пока не ждали, и Джейн разговорилась с девочкой. По манере поведения и словам вскоре стало понятно, что в семье она за мать, и Джейн начала испытывать к ней сочувствие. Она подумала, что мать нужна этой девочке самой.

Ну а Том был очаровательным. Он вынул мячик и потребовал, чтобы она пинала его, чем, к великому восторгу малыша, она какое-то время и занималась. «Он такой милашка! Вот бы был мой», – подумала она. В конце концов Джейн решила, что пора уходить, если не хочет встретиться с Паклом.

– Я лучше положу покрывало на отцовскую постель, – сказала она девочке.

Та заверила ее, что это совершенно не обязательно, но Джейн настояла и поднялась в каморку, где находилась дубовая кровать Пакла.

Вот она: темная, почти черная, блестящая и очень необычная. Все в ней казалось странным, даже мелкие детали, которые запомнились в первое посещение. Дубовые лица, похожие на горгулий в церкви, таращились на нее, как на друга, чье возвращение они приветствуют. Едва ли сознавая, что делает, Джейн провела по некоторым резным фигурам рукой – по белке и по змее. Они были так совершенны, что казались живыми и грозили в любой момент зашевелиться под ладонью. Она даже почувствовала укол страха и, чтобы успокоиться, усилила хватку, сдавила узловатую дубовую древесину, чтобы доказать себе, что это лишь дерево. На миг у нее чуть не закружилась голова.