наградить медалями полицейских, которые подавили социалистическую демонстрацию. Бетман организовал церемонию в закрытом дворе замка и предупредил полицейских, что нельзя нигде повторять слова кайзера. Подобные истории показывают, на какие ухищрения приходилось идти слугам Вильгельма, и предполагают, что после 1908 года было меньше «риторических срывов», чем раньше. Отрезвляющий опыт с «Дейли телеграф» был не единственной причиной. И необходимость предотвратить бестактность отнюдь не облегчала ношу канцлера.

С октября 1907 года министром иностранных дел был фон Шён, и новая команда спровоцировала сравнение между Германией и кораблем, на котором капитан – актер, старший помощник – профессор, а второй – альпинист. Нужно было укрепить министерство иностранных дел. Для этого неоднократно привлекался Кидерлен-Вехтер, и в июле 1910 года Бетман наконец уговорил Вильгельма сделать его государственным секретарем. Этот грубый, но очень умный шваб был в почете в своем министерстве в первые годы правления и часто представлял его в норвежских круизах, где его способность поглощать спиртное и способности рассказчика делали его приятным спутником. Но в 1895 году Вильгельм узнал о письмах, написанных во время этих путешествий. Не вполне понятно, на кого именно были направлены его оскорбительные шутки: на Высочайшего (как считали все), на Дону (как впоследствии заявил Вильгельм) или на обоих (как можно было ожидать). В любом случае автор был отправлен послом в Бухарест на тринадцать тоскливых лет. Неохотно согласившись на это назначение, Вильгельм понимал, на что идет. Но Бетман был прав, заявив, что в обозримом пространстве больше нет никого, так хорошо владеющего ситуацией. Тем не менее назначение оказалось неудачным. И дело не в том, что желтый жилет и резкий акцент Кидерлена вызывал смех у депутатов, когда он выступал в рейхстаге, или что его личная жизнь была необычайно сложной. Кронпринц, желая повторить историю с Эйленбургом, распространил слух, что Бетман сожительствует со своим управляющим, но при этом затронул только край проблемы. Один обозреватель отметил, что Кидерлен был склонен ошибочно принимать грубость за энергию, другой – что анализ его действий выявит высокий процент алкоголя. Бетман считал, что главной слабостью Кидерлена является его цинизм. Швабы традиционно совершали поступки, в которых сочетались смелость и воображение с наивностью, и Кидерлен, применив балканские методы к общению с Западной Европой, продемонстрировал больше чем традиционную германскую необдуманность в отношении реакции других народов.

Когда Бетман принял дела, чиновники министерства иностранных дел оперативно подтвердили совет Бюлова, что первой проблемой, подлежащей урегулированию, должны быть отношения с Англией. Его поддержал судовладелец Баллин, в 1910 году написавший из Лондона: «Антигерманские чувства здесь настолько сильны, что невозможно поговорить об этом даже со старыми друзьями. Люди доходят до безумия и не могут ни о чем говорить, кроме следующей войны и протекционистских тарифов на будущее».

Баллин объединился с евреем-банкиром короля Эдуарда, сэром Эрнестом Касселем, в попытке усадить обе стороны за стол переговоров, и Бетман, мало что знавший о прошлой истории, приветствовал инициативу. Заметим, что и в 1909, и в 1912 году два посредника, судя по всему, последовали дурному примеру Экардштейна и создали друг у друга впечатление, что инициатива исходила от другой стороны. Желая ничем не задеть британского мнения, Бетман даже отправил в Лондон проект своей речи в рейхстаге, но, хотя этот жест несколько разрядил атмосферу, доброй воли одного человека недостаточно, чтобы устранить трудности фундаментального характера. Бетман хотел исключить три корабля из германской кораблестроительной программы, но взамен просил англичан принять соотношение 3:4, а значит, отказаться от постройки нескольких кораблей, одобренной парламентом. Более того, он желал, чтобы морское соглашение сопровождалось политическим, а британцы хотели сначала заключить морское соглашение. В любом случае британцы видели значительно большие трудности в сближении с Германией, чем с другими державами. А немцы, понимая, что для помощи Австрии им, возможно, придется напасть на Россию или Францию, хотели получить хотя бы гарантию существующего территориального положения. Британский посол подвел итог положению, сказав, что морские предложения Германии, основанные на исполнении всей кораблестроительной программы, с единственным ничтожным шансом, что, если все будет хорошо, она может быть сокращена, не идет так далеко, как хотелось бы. В то же время политические предложения заходят даже слишком далеко, учитывая сегодняшние британские меры. Но в одном из немногих случаев, когда к кайзеру обратились за консультацией относительно этих переговоров, он ясно изложил соображения, заставляющие Германию настаивать на некоторых политических уступках: «Англия хочет получить политическое соглашение такого рода, чтобы державы, с которыми у нее есть Антанта, могли быть в него включены – иными словами, чтобы она могла немедленно информировать их о нем, чтобы уменьшить их подозрения. Здесь мы требуем взаимности. Франко-русский союз – военное соглашение с подробными положениями, нацеленными против нас (под предлогом якобы угроз агрессии). Англия, предлагая Франции военную помощь на континенте [1904–1905], присоединилась к коалиции, открыто враждебной Германии. Несмотря на это, Англия заявляет, что ее Антанта с антигерманскими силами не направлена против нас и что у нее нет враждебных намерений. Это самообман. Сам факт присоединения Англии к франко-русской группе, с точки зрения Германии, является, в сущности, недружественным актом. Оговорки в одном направлении или другом сути не меняют».

Грей определенно не открыл широкой публике, что Британия, взяв на себя политические обязательства, могла снизить гонку морских вооружений. Причем он не только опасался, что реакция общественности на эту идею будет враждебной. Бетман просил его о секретности из страха такой же враждебной реакции в Германии. Более того, Тирпиц несколькими месяцами ранее не позволил британскому правительству открыть, как далеко зашло британское правительство, выражая свою готовность к переговорам. В таких обстоятельствах практически нет перспективы достигнуть результатов в дальнейших переговорах, и британцы использовали выборы 1910 года как повод для их прекращения.

Май 1910 года Вильгельм встретил в Англии, стоя у могилы своего дяди. Одного из основных проклятий всей его жизни, источника постоянного чувства разочарования, больше не было, но теперь канула и связь с многими воспоминаниями, которым расстояние придало очарование. Многие личности, с которыми было тесно связано его детство и юность, ушли в прошлое – дед, королева, родители, дядя, Бисмарк, Гогенлоэ, Гольштейн, Солсбери. Однако последствия их любви и ненависти, их страхов и амбиций остались. Вильгельмом, судя по всему, владели разные эмоции. «Я твердо уверен, – писал лорд Эшер, – что из всех царственных гостей искренне горевал только этот необычный император». Сам Вильгельм написал Бетману, что «в подобные моменты многое забываешь».

«Мне отвели комнаты моих родителей, в которых я часто играл еще маленьким мальчиком и которые всегда были известны чудесным видом на весь Виндзорский парк. Я был полон самых разных