Обнаженная женщина с пышными формами, прикованная к месту заклятием Бошелена, в ужасе завопила.

– Самозванка! – вскричал некромант. – Скрывалась под маской Госпожи Благости! Думаете, Похоть процветает лишь благодаря плотским утехам и низменным соблазнам? Ошибаетесь, друзья мои! Похоть – порождение одержимости! Одержимость порождает фанатизм! Фанатизм порождает смертельную нетерпимость! Нетерпимость ведет к угнетению, а угнетение к тирании. А тирания, граждане Дива, влечет за собой…

– Конец цивилизации! – взревела тысяча глоток.

– Простите! – закричала Похоть. – Простите! Я не хотела!

– Воистину, – ответил Бошелен на заявление толпы, не обращая внимания на демонессу Дай Еще, которая теперь весьма неубедительно рыдала. – И таким образом, – продолжил некромант, – в Диво возвращается благоразумие. Вашу веру ниспроверг и извратил полный ненависти фанатизм. Но достаточно об этом. С великим прискорбием вынужден сообщить вам о смерти короля Макротуса. – Чародей покачал головой. – Нет, не от моей руки. Он скончался от чрезмерных упражнений и уже какое-то время был мертв. Увы, он не может присутствовать здесь сам, чтобы поведать вам об этом, ибо зал, где пребывает его тело, защищен охранными чарами и воскресить его не представляется возможным. Однако всем вам будет полезно нанести визит в королевский зал. Считайте его достойной усыпальницей, которая всегда будет напоминать о смертельной угрозе, каковой может стать одержимость. – Он помедлил, окинув взглядом устремленные на него лица, и удовлетворенно кивнул. – Горожане, я провозглашаю ваших новых правителей. Это воистину достойные люди, символизирующие все чистое, те, кому вы с радостью будете готовы подражать.

Он совершил очередной жест, и Дай Еще внезапно освободилась. Рыдая, она вскочила и бросилась бежать.

Со стороны алтаря послышался тяжелый скрежет.

Слегка повернувшись, Бошелен шевельнул пальцем, и алтарь взлетел в воздух.

В то же мгновение все увидели поднимающихся с подземной платформы новых короля и королеву Дива.

Сплетенные в любовных объятиях, они не замечали собственного явления народу – столь велика была их миссионерская страсть.

Лишь порыв ночного ветра дал обоим понять, что обстановка изменилась. Две головы поднялись, тупо уставившись на огромную толпу.

Которая в потрясенном молчании уставилась на них.

А потом словно обезумела.

К тому времени, когда Бошелен вернулся в лагерь на холме за окутанным дымом городом, солнце уже поднялось над горизонтом.

Эмансипор искоса наблюдал за ним, лежа на земле и положив босые ноги на край колеса фургона.

Некромант подошел к слуге, держа под мышкой голову:

– Дорогой мой Риз, могу я спросить, что вы делаете?

– Это все яды, хозяин. Очищаю от них ноги. Кровопускание ни к чему. Совсем ни к чему.

– Вижу по вашему мутному взгляду, – сказал Бошелен, – что подобное медицинское вмешательство в любом случае не имело бы смысла.

– Что верно, то верно, – ответил Эмансипор.

Бошелен зашел за фургон, и Риз услышал, как его господин там какое-то время возится. Вскоре некромант снова появился со стеклянным ящиком, которого Эмансипор никогда прежде не видел.

– А теперь, любезный Риз, предполагая, что ваши ноги достаточно очистились, – могу я попросить вас приготовить завтрак?

Эмансипор с трудом поднялся.

– Боги, – проворчал он, – у меня ноги затекли. – Ему все же удалось доковылять до еще тлевшего очага. – У меня есть подогретое вино, хозяин. Налить вам кружку?

– Гм… что ж, отличная мысль. И себе тоже налейте.

– Спасибо, хозяин. – Риз разжег свою трубку. – Вот так-то намного лучше, – сказал он, выпуская дым, и тут же хрипло закашлялся, выплюнув слизистый комок в костер, где тот на мгновение вспыхнул странного оттенка пламенем, прежде чем более ожидаемо зашипеть. Эмансипор сунул трубку обратно в зубы и весело запыхтел, разливая вино.

Хлопанье крыльев возвестило о появлении Корбала Броша. Ворон вприпрыжку подошел к Бошелену, который поместил голову короля Некротуса в стеклянный ящик, после чего поставил его на кóзлы. Король, казалось, что-то говорил, но наружу не просачивалось ни звука, чему Эмансипор был только рад.

Поднявшись, слуга протянул Бошелену кружку:

– Позвольте мне провозгласить тост, хозяин?

– Тост? Пожалуйста! Прошу вас, любезный Риз.

Эмансипор поднял кружку:

– За здравие мертвеца!

Бошелен слабо улыбнулся – едва заметно, как и ожидал Риз.

– Воистину, – сказал некромант, поднимая свою кружку, – за здравие мертвеца.

А в стеклянном ящике широко улыбался король Некротус, как и положено мертвецам.

Дорога Треснутого Горшка

Преследуя зло, невинных жертв не избежать.

За моей спиной лежат многие прожитые годы. Собственно, вряд ли я когда-либо ощущал себя столь старым. В жизни любого человека наступает миг, когда он отбрасывает прочь все опасения, все то, что прежде тщательно скрывал, чтобы это не повредило его репутации. Подозреваю, что момент, о котором идет речь, наступает в тот самый день – точнее, с первым колоколом пополуночи, – когда человек вдруг осознает, что ничего большего достичь уже не может. И он также понимает, что осторожность не помогла ему добиться успеха, ибо он так и не сумел поймать удачу за хвост. Даже если я убежден, что жизнь моя была полна бурных страстей и восхитительным образом обретенных богатств, убеждение это весьма туманно. Поражение имеет множество обличий, и я познал их все.

Золотистый блеск солнца оживляет просторную веранду, где устроился я, пахнущий маслом и чернилами старик, который скребет потертым пером в окружении шепчущих со всех сторон садов и молчаливых соловьев, сидящих на тяжелых от плодов ветвях. Не слишком ли долго я ждал? Ноют кости, мучают боли, жены глядят на меня из теней колоннады, высунув черные языки из накрашенных ртов, а в конторе судьи размеренно, будто чмокая губами, терпеливо отмеряют течение времени водяные часы.

Я вспоминаю великолепие священных городов, где я, никем не узнанный, стоял на коленях перед скрытыми под масками тиранами и отмеченными богами нищенствующими монахами, а в пустынях, вдали от оживленных улиц, уходят в сумерки караваны путников с обожженными солнцем лицами и собираются в тенистых оазисах стражники из племени гилков. Не раз и не два доводилось путешествовать среди них мне, никому не известному искателю приключений, поэту с острым взглядом, который зарабатывал на жизнь, рассказывая тысячи историй о древних временах – а также и не столь древних, хотя мало кто о том знал.

О, они ничего от меня не скрывали, мои благодарные восторженные слушатели, ибо жизнь в пустыне вызывает у любого желание с готовностью внимать всему, сколь бы невероятным это ни представлялось; я же, несмотря на все нанесенные мною раны, на все сошедшие с моего языка слова слез и радости, грусти, любви и смерти, гладкие, будто оливки, и сладкие, как инжир, никогда не пролил ни единой капли крови.