Ему хотелось поцеловать ее.

Но она поцеловала первой.

В тот последний – и единственный – раз она просто на миг коснулась его губ на прощание, а потом ушла.

На этот раз все было иначе.

Их притянула друг к другу могучая сила, подобная гравитации, и он не знал, кто из них тянет, а кого притягивает, знал только, что столкновение неизбежно. В этом поцелуе была вся Лайла. Ее неколебимая гордость и упрямая решимость, безрассудство, дерзость, жажда свободы – все сосредоточилось в этом поцелуе, и у Келла перехватило дыхание. Ее губы прижались к нему, пальцы нырнули в волосы, а его рука скользила по ее спине, путаясь в хитроумных складках платья.

Она толкнула его к перилам. Прикосновение холодного камня смешалось с жаром ее тела. Он слышал биение ее сердца, чувствовал, как энергия бурлит в ней и перетекает к нему. Они повернулись, словно схваченные танцем, и он прижал ее к стене, покрытой морозными узорами. У него перехватило дыхание. Она до крови впилась зубами в его губу, рассмеялась, а он все равно целовал ее. Не от отчаяния, или надежды, или на прощание, а потому что хотел. Хотел ее целовать. И целовал, пока холодная ночь не отступила, а его тело не вспыхнуло жаром. Целовал, пока огонь не развеял страх, гнев и тяжесть в душе, пока не вернулась способность дышать. А потом задохнулись оба.

И когда они отстранились друг от друга, он чувствовал у себя на губах ее улыбку.

– Я рад, что ты вернулась, – прошептал он.

– Я тоже, – ответила она. Потом заглянула ему в глаза и заявила: – Но турнира не брошу.

Чудо разбилось. Рассыпалось вдребезги. Ее улыбка стала застывшей, дерзкой, и тепла как не бывало.

– Лайла…

– Келл… – передразнила она и высвободилась из его объятий.

– У этой игры есть последствия.

– Я с ними справлюсь.

– Ты меня не слушаешь! – в сердцах воскликнул он.

– Нет, это ты не слушаешь! – огрызнулась она и слизнула кровь с губы. – Я не нуждаюсь в спасителях.

– Лайла, – начал он, но ее уже рядом не было.

– Поверь в меня, – сказала она и открыла дверь. – Все будет хорошо.

Келл долго смотрел ей вслед, надеясь, что она не ошибается.

II

Ожка забилась в темный уголок под балконом дворцового патио. Капюшон надежно скрывал ярко-красные волосы. В этом диковинном замке над рекой шел какой-то бал. По камням плясали блики света, из-за дверей доносилась музыка. Ледяной воздух обжигал лицо, но Ожка не обращала на это внимания. Она давно привыкла к холоду, к настоящему холоду – зимы в этом Лондоне не шли ни в какое сравнение с ее родным миром.

Сквозь морозное стекло было видно, как люди едят и пьют, смеются и кружатся в танце, скользя по узорчатому полу. И ни на ком из них не было никаких меток или шрамов. В этом зале магия служила только для развлечения – зажигать свечи, создавать ледяные скульптуры, зачаровывать музыкальные инструменты и веселить гостей.

Такая никчемная трата энергии злила Ожку. На руке горела свежая переводческая руна, но она и без знания языка понимала, что здешние жители не ценят своих возможностей. Прожигают жизнь впустую, тогда как рядом, в бесплодном мире, люди умирают от голода.

Так было до Холланда, напомнила она себе. А теперь все меняется, мир исцеляется, расцветает, но станет ли он когда-нибудь таким прекрасным, как этот? Несколько месяцев назад этого и представить было нельзя. А теперь это кажется трудным, но не более того. Ее мир медленно расцветает под дыханием магии. А этому миру все дается слишком легко.

Сможет ли отполированный булыжник стать похожим на самоцвет?

И вдруг ей страшно захотелось что-нибудь поджечь.

«Ожка», – раздался у нее в голове укоризненный голос, тихий и дразнящий, как шепот любовника. Она прикоснулась к черному глазу – звену в цепочке, соединявшей их с королем. Ее король мог слышать ее мысли, читать ее желания – интересно, все или нет? – как свои собственные.

«Я не сделаю этого, ваше величество, – подумала она. – Если только вы сами об этом не попросите. Ради вас я сделаю все».

Связующая нить ослабла, король вернулся в глубину своих мыслей. А Ожка опять присмотрелась к танцующим.

И увидела его.

Высокий и худощавый, одетый в черное, он кружился по залу с девушкой в зеленом платье. Волосы у девушки были светлые, схваченные обручем из дерева и серебра, а у него – рыжие. Не такие красные, как у Ожки, а цвета меди. Один глаз был светлый, а другой черный, как у нее и у Холланда.

Но более он ничем не походил на ее короля. Холланд был красив и могуч, само совершенство. А этот Келл – всего лишь тощий мальчишка, ничтожество.

И все-таки она узнала его с первого взгляда, и не потому, что Холланд его знал, а потому, что для нее он светился, как огонь во тьме. Лучился магией. А когда его темный взгляд лениво скользнул за окно, сквозь тени, сугробы и Ожку, он обжег ее. Она сжалась, уверенная, что он ее увидит, почувствует, но он ничего не заметил. Ей подумалось – может быть, стекла в окнах зеркальные и гости не видят ничего, кроме самих себя. Отраженные улыбки мерцают, будто в калейдоскопе, а снаружи притаилась темнота. Ждет.

Ожка поудобнее устроилась на балконных перилах. Она забралась сюда, соорудив на дворцовой стене ступени изо льда, но сам дворец, видимо, защищен от вторжения извне. Она попыталась проскользнуть внутрь через двери на верхнем этаже и встретила магический отпор – не громкий и не болезненный, но мощный. Заклятие было свежим, магия – очень сильной.

Единственным путем внутрь оставались парадные двери, но Холланд строго-настрого велел ей не привлекать внимания.

Она потянула за мысленную нить и ощутила его.

«Я нашла его, – просто сообщила Ожка, ничего не объясняя. Просто смотрела. Она была глазами короля. Он видел то же, что и она. – Увести его силой?»

«Нет, – прозвучал в ее голове голос короля, приятно пронизывая ее насквозь. – Келл сильнее, чем кажется на вид. Если применишь силу и потерпишь неудачу, он не пойдет. А должен пойти. Непременно. Прояви терпение».

Ожка вздохнула.

«Хорошо». – Но в ее разуме не было покоя, и король это понял. Вместе с его словами, с касанием его воли ее окутало уютное тепло.

«Ты не только мои глаза, – сказал он. – Ты мои руки, мой язык, моя воля. Я доверяю тебе, действую через тебя».

«Да, – ответила она. – Я не подведу».

III

– Ужасно выглядишь.

Это было все, что Алукард сказал ей утром, когда она пожелала ему удачи.

– Умеешь ты делать комплименты, – буркнула она и нырнула в свою палатку. Но, по правде сказать, Лайла и чувствовала себя ужасно. В комнате Эльсора она так и не смогла уснуть, поэтому вернулась в «Блуждающую дорогу», к тесноте и знакомым лицам. Но стоило ей закрыть глаза, как она снова оказывалась или в том проклятом ящике, или на балконе рядом с Келлом. В результате она всю ночь таращилась на блики свечи, пляшущие по потолку, пока Тав и Ленос храпели, а Васри пропадал неизвестно где. В голове снова и снова вертелись слова Келла.