Война против тори

Почему же тогда правительство не пало? Очевидный ответ, как Асквит записал в своем дневнике, заключается в том, что Ллойд Джордж, Сэмюэл и Пиз обратились к подающим в отставку министрам и попросили их “не уходить или хотя бы повременить с уходом”, после чего те “согласились ни о чем не объявлять [в тот день] и занять свои привычные места на заседании Палаты”[757]. Но почему же эти колеблющиеся в остальных вопросах министры в столь решительный момент воспротивились отставкам? Традиционно на этот вопрос отвечают одним словом: Бельгия.

Несомненно, как давно признавали в Министерстве иностранных дел, решение вмешаться в войну на стороне Франции “далось бы гораздо проще, если бы германская агрессия… предполагала нарушение нейтралитета Бельгии, поддержание которого Великобритания гарантировала” по условиям двух конвенций от 1839 г.[758] Оглядываясь назад, несомненным кажется и то, что Ллойд Джордж и другие называли нарушение бельгийского нейтралитета важнейшей причиной того, что они сами – и “общественное мнение” – склонились к поддержке войны[759]. На первый взгляд это кажется неопровержимым. Шестого августа 1914 г. “единственное международное обязательство” Британии поддерживать бельгийский нейтралитет во имя закона и чести и “отстаивать принцип… что малые государства не должны ущемляться” обеспечило две главные темы для речи Асквита “За что мы боремся?”, с которой он выступил в Палате общин[760]. Оно также стало лейтмотивом успешной кампании Ллойда Джорджа по призыву добровольцев в Уэльсе[761]. Если ориентироваться на последующие мемуары участников войны, включая Грейвза и Сассуна (не говоря уже о злободневных карикатурах в журнале Punch), бельгийский вопрос задел всех за живое[762]. Тем не менее есть основания для скепсиса. Как мы видели, в 1905 г. в Министерстве иностранных дел считали, что конвенция 1839 г. не обязывала Британию обеспечивать бельгийский нейтралитет “в любых обстоятельствах и при любом риске”. Когда вопрос всплыл в 1912 г., не кто иной, как Ллойд Джордж, выразил озабоченность, что в случае войны Бельгия должна “быть либо совершенно дружественна этой стране… либо… совершенно враждебна”, ибо нейтралитет скомпрометирует британскую стратегию блокады[763]. Что любопытно, когда 29 июля вопрос был поднят в Кабинете, при ответе на германское вторжение в Бельгию было решено ориентироваться на “политику”, а не на “юридические обязательства”[764]. Таким образом, правительство решило косвенным образом предупредить немцев, что нарушение бельгийского нейтралитета может спровоцировать “перемены” в британском общественном мнении. Так Грей сумел ответить на немецкую уклончивость по этому вопросу, сообщив о сложившемся в Кабинете единодушном мнении, что “в случае нарушения бельгийского нейтралитета… сдержать общественные настроения будет крайне сложно”[765]. Но это ни к чему не обязывало само правительство. Удивляться этому не стоит, ведь некоторые министры на самом деле склонялись отказаться от бельгийской гарантии.

Ллойд Джордж был среди тех, кто, как вспоминал Бивербрук, пытался сказать, что немцы “пройдут только по самому южному углу”, а значит, в таком случае “нейтралитет будет нарушен несильно”. “Видите, – говорил он, [указывая на карту], – это лишь маленький уголок, и немцы заплатят за весь причиненный ущерб”[766]. Как бы то ни было, многие ожидали (пускай и зря), что бельгийцы не обратятся за поддержкой к Британии, а просто подадут официальный протест в случае прохода немцев через Арденны. Ставка немцев на британский нейтралитет 30 июля явным образом предполагала вторжение в Бельгию, но даже утром 2 августа, после того как Ягов однозначно отказался гарантировать нейтралитет Бельгии, Ллойд Джордж, Аркур, Бошан, Саймон, Ренсимен и Пиз согласились, что о вступлении в войну можно будет подумать только в случае “полноценного вторжения в Бельгию”. Такую же позицию занял Чарльз Тревельян[767]. Именно этим объясняется осторожный выбор слов в составленной тем вечером резолюции Кабинета, которую Кру передал королю. Она гласила, что “серьезное нарушение нейтралитета [Бельгии] поставит нас в положение, о возможности которого господин Гладстон говорил в 1870 г., когда вмешательство было предпринято, чтобы склонить нас к действию”[768]. В связи с этим, когда утром 3 августа Асквит получил новость о германском ультиматуме Бельгии, он ощутил огромное облегчение. Требование Мольтке о беспрепятственном проходе по всей территории Бельгии, последующее обращение короля Альберта к Георгу V и состоявшееся на следующий день германское вторжение, по словам Асквита, существенно “упростили ситуацию”, поскольку это позволило Саймону и Бошану отозвать свои прошения об отставке[769]. Следовательно, сделанные в последнюю минуту попытки Мольтке и Лихновского гарантировать послевоенную целостность Бельгии были тщетны[770]. Когда Бетман-Гольвег пожаловался Гошену, что “Англия обрушится на них во имя нейтралитета Бельгии” – “просто ради клочка бумаги”, – он упустил главное. Затребовав прохода по всей территории Бельгии, Мольтке, сам того не желая, спас либеральное правительство.