его исследований на революционно-французскую тему.

При строгих требованиях к профессионализму (его критика работ Ревуненкова – образец) Сытин в разработке исторических сюжетов в полной мере, как заметно и в его дискуссионных выступлениях 70-х, использовал образное мышление и богатое воображение. Он высоко ценил не только эрудицию, но и интуицию историка, считая, что она позволяет проникнуть в глубины исторического процесса, познавая его как бы изнутри.

С.Ю. Разин рассказывал (2013), что, будучи студентом Ульяновского пединститута, заинтересовался материалами заседаний крестьяноведческого семинара в Институте российской истории. Материалы в 90-х годах регулярно публиковались в «Отечественной истории». За их прочтением его застал Сытин. Проглядев список участников, он указал на одну фамилию: «Вот этого прочти. Он историю нутром чувствует».

Таким он вспоминается сейчас, Сергей Львович Сытин, историк-мыслитель, педагог-новатор, краевед-энтузиаст. Уроженец столицы, посвятивший всю свою профессиональную деятельность, 50 лет жизни познанию и прославлению города на самом гребне волжского берега.

Глава 9

А.В. Адо и его школа

Анатолий Васильевич Адо (1928–1995) принадлежал к мало популярной и тогда, и сейчас категории историков-концептуалистов. Фактография его не увлекала и не убеждала. Он тщательно работал с источниками, собрав огромный массив фактических данных; но накопление фактов само по себе отнюдь не было определяющим для его творческого почерка. «Для него, – свидетельствует его ученица З.А. Чеканцева, – всегда важна была рефлексивная позиция и открытость мышления при работе с фактическим материалом, и эту установку он передал своим ученикам»[1121].

«Системосозидатель» Поршнев недаром видел в Адо своего преемника. Факты укладывались у Адо в определенную систему. Такой системой явилась концепция крестьянства как субъекта Французской революции. Выстраивая эту концепцию, Адо создал историографический шедевр, и беру на себя смелость сказать – как историк этой революции и как крестьяновед – превзойти это творение едва ли кто сможет.

При этом Адо можно упрекнуть в односторонности, в поле зрения его не попадали: протестное поведение сельского населения при якобинской диктатуре, оппозиция деревни городу в снабжении продовольствием, неприятие секуляризации, наконец – контрреволюционные восстания. А.В. хорошо знал проблему, но сознательно шел на ограничение избранного предмета исследования, предполагая, очевидно, восполнить это в дальнейшем.

Мне кажется, подобная избирательная каузальность его не смущала. Довелось мне в нашем разговоре критиковать концепцию «антинародности якобинцев» В.Г. Ревуненкова за односторонность. И сослался я на ленинскую цитату из книги самого Адо о необходимости опираться «на всю сумму фактов». Адо возразил: «а разве это возможно?».

Впрочем, вопрос о сознательном ограничении поля исследования всегда сложен. В отзыве о моей кандидатской диссертации А.В., похвалив меня за разработку темы объединения различных социальных сил как предпосылки установления якобинской диктатуры, одновременно покритиковал за недооценку факторов разъединения. И при этом признал, что недостатки в данном случае являются продолжением достоинств[1122].

И вот что показательно: сосредоточившись на той категории фактического материала, что характеризовала крестьянскую революционность, Адо в своем труде выявил необходимость целостной типологии политического поведения крестьянства в его отношении со Старым порядком. А это уже, в свою очередь, привело Адо к выстраиванию новаторской концепции аграрных итогов Революции, где в центре оказалась субъектность крестьянства в постреволюционном развитии Франции.

Соглашусь с Тамарой Кондратьевой, самой ранней ученицей Адо, что именно концептуальность Адо как историка позволила ему сформировать свою школу исследователей Французской революции[1123], притом что далеко не все представители школы занимались крестьянством, а многие впоследствии вышли далеко за рамки истории Революции, да и траектории исследований его учеников разошлись в идейно-теоретическом плане.

Тема научных школ буквально ворвалась в современную отечественную историографию. Написаны многие десятки, а может быть, уже сотни «сколарных» работ[1124]. Выстраивается само понятие научной школы как группы ученых, объединенных наличием авторитетного в профессиональном сообществе лидера, отношения с которым укладываются в иерархическую структуру «учитель – ученик», и методикой исследования – «школой» в самом конкретном и буквальном смысле слова. Как правило, указанием на наличие «школы» служит последний критерий – достаточно продолжительное существование семинара, который ведет научный лидер в рамках университетского образования. Само собой, для обозначения «школы» требуется также достаточная представительность группы – наличие «учеников», которые активно проявляют себя публикациями в том направлении исследований, что было задано «учителем», руководителем семинара.

Руководствуясь таким толкованием, можно выделить в изучении эпохи Французской революции несколько школ: «школа Кареева» в Петроградском университете (А.М. Ону, Я.М. Захер, И.Л. Попов-Ленский, П.П. Щеголев, Е.Н. Петров, С.Н. Данини (Глаголева), В.В. Бирюкович), «школа Лукина» в Институте красной профессуры (Н.П. Фрейберг, С.М. Моносов, Р.А. Авербух, В.М. Далин, И.П. Завитневич, С.Д. Кунисский, А.З. Манфред) и «школа Адо» в МГУ (Т.С. Кондратьева, С.Ф. Блуменау, З.А. Чеканцева, Л.А. Пименова, Е.О. Обичкина, Е.И. Лебедева, Н.Ю. Плавинская, Э.Е. Гусейнов, И.Б. Берго, А.В. Тырсенко, Д.Ю. Бовыкин).

Зачиналась школа у Г.С. Кучеренко (Д.А. Ростиславлев, С.Я. Карп, А.В. Чудинов, И.Н. Кузнецов), однако сам Геннадий Семенович, по свидетельству А.В. Чудинова, «тему Французской революции, мягко говоря, недолюбливал»[1125]. Наконец, говорили о «школе Ревуненкова», но лично я знаю лишь одного исследователя Французской революции из числа учеников Ревуненкова – Сергея Николаевича Короткова.

Несомненно, к числу представителей «школы Адо» могут быть причислены и те современные ученые, которые не прошли семинарскую «школу», занимались смежными темами, но ощущали влияние ее руководителя и в той или иной степени идентифицируют себя с ним (А.В. Ревякин, Е.И. Федосова). Очень близка была к «школе Адо» Галина Сергеевна Черткова, дипломница А.В., ученица Далина, в 80-х годах тесно сотрудничавшая с Адо в издании «Документов истории Великой французской революции». Ради точности следует отметить мобильность ученичества: Надежда Плавинская, защитив диплом у Адо, перешла в аспирантуру к Кучеренко, а Евгений Кожокин перешел «под крыло» А.В. после смерти своего научного руководителя Застенкера.

Благодаря наличию такого количества представителей в научный оборот введено обилие свидетельств о «школе Адо», воспоминаний о нем самом. Кропотливый сбор воспоминаний и вдумчивый обзор свидетельств предпринял последний из семинара Адо Д.Ю. Бовыкин[1126]. Все это помогает в моей работе и позволяет избежать подробностей научно-педагогической деятельности Анатолия Васильевича. То, что описывают коллеги, приводит меня к мысли, что Адо стал для них учителем в самом высоком смысле – и таким, кто научает азам профессии, и таким, кто способствует духовно-нравственному формированию.

И если методподготовка выдерживает в нашем университетском образовании (пока!) разнообразные пертурбации чуть ли не с позапрошлого века, то методология меняется весьма драматически, что заметно и по новейшей эволюции «школы Адо». А следовательно, и в этом отношении лидер ее заложил определенный запас прочности, который позволяет при крутой «смене вех» сохранять верность духовно-нравственным ценностям,