Эти изменения, которые часто относят на счет глобализации, стали определяющей чертой нашего времени. Последние два десятилетия торжествующая бизнес-элита, модные гуру менеджмента, политики, управляющие сильнейшими и богатейшими странами, и поддерживающие их умные экономисты говорили, что этот процесс неизбежен и неудержим. Утверждая, что он будет направляться технологическим прогрессом, эти люди критиковали, называя отсталым, любого, кто пытался спорить с ними. Правда, мировой финансовый кризис 2008 года поубавил в них уверенности в своей правоте, но все же их идеи до сих пор доминируют в нашем мире: протекционизм в любом случае плох; свободные потоки капитала гарантируют, что компании и страны с лучшим управлением получат деньги; нам следует приветствовать ТНК с распростертыми объятиями и так далее в том же духе.

Однако глобализация отнюдь не неизбежное следствие технического прогресса. В период, называемый золотым веком капитализма (1945–1973 годы), мировая экономика имела гораздо менее глобальный характер, чем в либерально-золотой век (1870–1913 годы), вопреки существованию гораздо более передовых технологий транспорта и связи, чем пароходы и проводной (даже не беспроводной) телеграф. Лишь в последние три десятилетия мир стал глобализированным, да и то лишь потому, что влиятельные правительства и бизнес-элита в богатых странах решили, что они хотят видеть его таким.

Кстати, вовсе не глобализация создала «лучший из миров», если воспользоваться известным выражением французского писателя и философа Вольтера. В течение последних трех десятилетий гиперглобализации экономический рост замедлился, социальное неравенство усилилось, а финансовые кризисы участились в большинстве стран.

Все это не означает, что международная экономическая интеграция вредна в любой форме, как, впрочем, и что государства обязаны минимизировать взаимодействие с внешним миром. Напротив, им следует активно участвовать в мировой экономике, если они хотят сохранить высокие стандарты качества жизни. Для долгосрочного развития развивающихся стран взаимодействие с международной экономикой имеет большое значение. Наше процветание полностью зависит от международной экономической интеграции.

Тем не менее из сказанного не следует, что все формы и степени международной экономической интеграции желательны. В какой сфере и насколько должна быть открыта страна и, следовательно, какую роль она будет играть в международной интеграции, в каких областях и в какой степени, зависит от ее долгосрочных целей и возможностей. Протекционизм приносит пользу, если дать ему правильное направление и применить к нужной отрасли промышленности. Регулирование ПИИ приносит пользу одним странам и губительно для других. Некоторые трансграничные финансовые потоки необходимы, тогда как их чрезмерность может быть вредна. Иммиграция приносит (или не приносит) пользу как стране-отправителю, так и стране-получателю в зависимости от того, каким образом она происходит. До тех пор пока мы не осознаем это, мы не сумеем воспользоваться всеми преимуществами международной экономической интеграции.

Многие вещи кажутся невыполнимыми до тех пор, пока их не сделаешь.

Нельсон Мандела

Собираясь написать эту книгу, я ставил перед собой цель показать, как, а не что следует думать об экономике. Мы рассмотрели множество тем, и я не ожидаю, что мои читатели запомнили все или хотя бы большую часть. Но несколько важных моментов вам все же стоит помнить, когда вы начнете «пользоваться» экономической теорией.

Экономическая теория была и остается частью политики. Она никогда не была – и не станет – наукой, потому что в экономике нет объективных истин, которые можно установить независимо от политических, а часто и этических суждений. Поэтому, столкнувшись с экономическим аргументом, нужно задать себе извечный вопрос: Cui bono? (Кому это выгодно?). Его, кстати, задавал еще римский государственный деятель и оратор Марк Туллий Цицерон.

Иногда увидеть политический характер экономической теории совсем не сложно, потому что она явно основана на сомнительных аргументах, учитывающих интересы определенных групп. Идея о просачивающемся богатстве, например, по большей части основана на предположении, что, получив больший кусок национального производства, богатые используют его для увеличения инвестиций, но она не подтверждается реальностью.

В иных ситуациях политический аргумент непреднамеренно приносит пользу определенным людям. Например, может показаться, что аргумент по критерию Парето не приносит пользы никому, поскольку утверждает, что изменение можно считать социальным улучшением только в том случае, когда оно приносит пользу одним людям и не вредит другим. Таким образом, получается, что никто не будет растоптан обществом. Тем не менее этот аргумент косвенно способствует тем, кто выигрывает от сохранения статус-кво, позволяя им не допустить любого изменения сложившегося порядка вещей.

Политические и этические суждения присутствуют даже в якобы свободных от оценочных суждений действиях, таких как определение границ рынка. Принятие решения о том, что принадлежит определенной области рынка, – крайне политическое действие. Как только вы сумеете перетащить что-то (скажем, воду) в область рынка, вы сможете применять правило «один доллар – один голос» к решениям относительно этого продукта, позволяя богатым с большей легкостью влиять на результат. И наоборот, если вы сумеете изъять что-нибудь (скажем, детский труд) из области рынка, станет невозможно влиять на использование его за деньги.

Заявляя, что экономическая теория представляет собой часть политики, я не имею в виду, что ее можно менять в угоду политическим резонам. Некоторые теории бывают лучше других – в зависимости от сложившейся ситуации. Но это значит, что вы не должны верить любому экономисту, утверждающему, что его анализ научный, свободный от оценочных суждений.

Немецкий писатель и ученый Иоганн Вольфганг Гёте однажды сказал: «Все фактическое – уже теория»{194}. И это следует иметь в виду при изучении экономических «фактов».

Многие люди предполагают, что цифры – это прямые и объективные данные, однако каждая из них построена на основе теории. Возможно, я пойду не так далеко, как Бенджамин Дизраэли, бывший британский премьер-министр, который язвительно заметил: «Есть ложь, наглая ложь и статистика», но скажу, что цифры в экономике неизменно бывают результатом попыток измерить понятия, определения которых зачастую крайне спорны или хотя бы оспариваемы{195}.