— Кто это — миссис Китинг? — поинтересовалась я.

— О, вы не знаете миссис Китинг?

— Да нет… — Я едва удержалась, чтобы не добавить: «Если бы я ее знала, не стала бы тебя спрашивать».

— Должно быть, я вас не познакомил?

— А где я могла ее видеть?

— У меня в конторе. Сколько раз вы здесь были?

— Один.

— И все?

— Совершенно точно.

— Роуз Китинг — мой секретарь.

М-да, пришлось попыхтеть, чтобы вытащить из него эти сведения.

— И она успела поговорить со всеми из списка?

— Э… да. Такие вещи ей отлично удаются.

— Я в этом не сомневаюсь. А как новые показания — они вас порадовали?

— Порадовали? — переспросил он таким тоном, будто значение этого слова было ему неизвестно. — Полагаю, это то, что нужно, о да. Но… порадовали?

В трубке повисла долгая глубокомысленная пауза, пока он взвешивал и оценивал семантические нюансы слова «порадовать». Господи, этот человек — нечто особенное. За короткое время нашего общения я уже увидела, что совершенно не разобралась в нем и вряд ли когда-нибудь сумею понять до конца. После нашей первой встречи все дела велись исключительно по телефону. Когда я пару раз предложила встретиться, чтобы обсудить что-то лично, в его голосе звучал настоящий ужас: «Зачем вам утруждать себя и тратить время на поездки в Бэлхем?» Да, он был неловок, нерешителен в общении, говорил с заминками, почти косноязычно, да, он явно боялся установить с клиентом даже намек на эмоциональный контакт — почти аутизм. И он явно отдавал себе во всем этом отчет. Однако я успела увидеть и другое: все, за что он брался, он делал просто превосходно — все было до мелочей продумано и досконально выполнено. Я была уверена, что за всей этой неуклюжестью и робостью скрывается человек с богатым эмоциональным миром, способный глубоко чувствовать. В конце концов, ведь была же у него семья, жена, дети. Но он никогда не подпустит меня (и любого другого клиента) даже близко к этой частной стороне своей жизни. Он не казался мне одним из пресловутых английских эксцентричных типов, из тех, что оригинальничают, выставляя напоказ свои причуды. Нет, Найджел Клэпп не был ни оригиналом, ни чудаком. Он был откровенно странным, другим. Настолько, что это заставляло нервничать… учитывая, что он стал единственной моей надеждой во всем этом кошмаре.

И все же мало-помалу я стала проникаться к нему доверием.

— Мистер Клэпп, вы еще здесь? — спросила я.

— Полагаю, да, — был ответ. — Нам еще что-то нужно обсудить, вы считаете?

— Не знаю, мистер Клэпп, — почтительно ответила я. — Это вы мне позвонили.

— Да-да, верно. Так вот… э… я думаю, вам нужно написать письмо. Ничего, что я вам это предлагаю, а?

— Нет, если вы, как профессионал, считаете, что мне необходимо написать письмо, я это сделаю. Мне бы только узнать, кому я должна написать письмо… и о чем.

— Вашему супругу. Я бы хотел… э… чтобы вы сообщили ему, что хотите связаться с ним и обсудить условия жизни вашего ребенка в его новом доме… то, как к нему относится миссис Декстер и каковы их планы на будущее. И еще я бы хотел, чтобы вы предложили супругу встретиться… наедине, только вы и он… и поговорить о будущем Джека.

— Но, честно говоря, я вовсе не горю желанием с ним встречаться, мистер Клэпп. Боюсь, это просто выше моих сил.

— Я могу это понять. Но… э… если я не заблуждаюсь… а я могу заблуждаться, я заблуждался в прошлом и сейчас случается впадать в заблуждение… э… я не думаю, что он с готовностью согласится на ваше предложение. Вина, чувство вины, понимаете… Он почувствует себя виноватым. Если только я не ошибаюсь…

— Нет, — сказала я. — Думаю, вы не ошибаетесь. На самом деле моя сестра говорила мне о том же.

— О чем? — спросил он. И я перевела разговор на другую тему, чтобы окончательно во всем этом не запутаться.

Но вечером я написала-таки это письмо.

Дорогой Тони.

Не могу передать словами, какую боль ты мне причинил. Просто непостижимо, как мог ты предать и меня, и собственного сына, поступить так безжалостно, руководствуясь лишь собственными интересами. Ты воспользовался моей болезнью — временным недомоганием, от которого я уже практически излечилась, — как предлогом, чтобы похитить у меня сына и переметнуться к женщине, с которой, очевидно, встречался уже в то время, когда я была беременна твоим ребенком. Ловко манипулируя обстоятельствами моей послеродовой депрессии, подтасовывая факты, ты использовал их против меня, чтобы доказать, что я будто бы представляю опасность для Джека. Твоя лживость и жестокость просто чудовищны.

Однако у меня имеются серьезные причины, вынуждающие тебе писать, несмотря ни на что. Меня глубоко ранит тот факт, что, будучи матерью Джека, я сейчас пребываю в неведении относительно всех обстоятельств его жизни. От меня намеренно скрывают все — кто за ним ухаживает, хорошо ли о нем заботятся, получает ли он родительское тепло и ласку, в которых так нуждается ребенок его возраста.

У меня есть вопросы и о его дальнейшем воспитании — каким бы ни было окончательное решение суда, все это нам придется обсуждать и решать совместно.

Хочу еще раз подчеркнуть следующее: несмотря на страдания, которые я испытываю из-за незаслуженной разлуки с сыном, моей первой и основной заботой остается благополучие Джека и его счастливое будущее. Именно поэтому я готова, отбросив обиды и боль, встретиться, чтобы поговорить о нашем сыне и его будущем. Думаю, что за первой встречей последуют и другие. Ради Джека мы Должны забыть о вражде и начать диалог.

Жду ответа, в котором ты назначишь удобное для тебя время и место встречи.

Твоя Салли.

— Да ты просто умница, — оценила Джулия, когда я прочла ей окончательный вариант.

— Надо поблагодарить за это мистера Клэппа. Он заставил меня три раза переписывать, пока не остался доволен письмом.

— Ты серьезно? Мистер Клэпп — тот самый мистер Скромник — действительно его исправлял?

— И не только — он постоянно подбрасывал мне по электронной почте идеи и предложения, как нам воткнуть нож поглубже… хотя конечно же он ни разу не назвал вещи своими именами и не обмолвился о том, что мы пытаемся подставить ножку моему беглому мужу. Но, разумеется, именно это и было целью.

— Ну что ж, должна заметить, что письмо составлено очень умно. Потому что ты явно показана здесь жертвой, но при этом не впадаешь в жалость к себе. Кроме того, из письма ясно, что твой муженек вел двойную игру и изменял тебе — и это не может не вызвать у суда вопросов о реальных мотивах его поступков. А то место, где ты говоришь, что готова забыть об обидах, потому что важней всего для тебя интересы сына… Это просто потрясающее великодушие.