Еще одна параллель. В декабре 1934-го Фадеев выписал из «Путешествия на край ночи» Селина: «Замолкла в нас музыка, под которую плясала жизнь, вот и все. Вся молодость умерла где-то там, в конце света, в тишине истины… Истина этого мира — смерть. Нужно выбирать: умереть или врать…» Тут же пометил: «Предельное вырождение. Цинизм до конца. Будто нарочно придумано, — для иллюстрации духовного и морального кризиса на Западе». Возникает ощущение, что пометка эта сделана на всякий случай, для постороннего глаза. Сами же слова Селина соотносятся с последним письмом Фадеева.

«Сатрапом» изначально назывался наместник правителя в Персии, знатный вельможа. В русском «сатрап» стал синонимом деспота, тирана. Конечно, Фадеев имел в виду это последнее значение. Но письмо — далеко не антисталинское, хотя и не просталинское. Антихрущевское — да. Поэтому его и спрятали. Но тем не менее ответили уже мертвому Фадееву — некрологом и медицинским заключением о болезни и смерти. До 1990 года этот ответ существовал без вопроса.

Поначалу некролог собирались написать ближайшие товарищи и соратники — Долматовский и Сурков. Ехали из Переделкина в Москву, подбирали слова… Но опоздали. «Некролог — жесткий и краткий — кем-то уже был написан и передан в печать», — говорит Долматовский.

В медицинском заключении, пристыкованном к некрологу, говорилось: «А. А. Фадеев в течение многих лет страдал тяжелым прогрессирующим недугом — алкоголизмом. За последние три года приступы болезни участились и осложнились дистрофией сердечной мышцы и печени… 13 мая в состоянии депрессии, вызванной очередным приступом недуга, А. А. Фадеев покончил жизнь самоубийством».

Этот документ можно понимать как предтечу «карательной психиатрии». Оппонента уничтожали заявлением о том, что он болен, а значит, рассматривать его предложения «по существу» не имеет смысла. Так несколько раньше поступили с письмами Фадеева на имя Маленкова и Хрущева.

И потом, разве могут быть в советском обществе у человека, тем более такого ранга, объективные причины добровольно расстаться с жизнью?

Твардовский записал тогда, в мае: «Газеты хамски уточняют причины самоубийства».

Писатель Владимир Тендряков: «Был ли еще такой случай в истории, чтобы официальное сообщение провозглашало: причина смерти достойного человека — пьянство?»

Писатель, литературовед Павел Басинский уже в наши дни написал: «Это был, наверное, самый позорный некролог, какой можно было сочинить для крупного советского писателя».

Однако он мог стать и еще более жестким.

14 мая вопрос о некрологе обсуждался на президиуме ЦК КПСС. Составить его поручили Суслову и Шепилову. Не обошлось без Хрущева, который был задет письмом Фадеева и, вероятно, дал какие-то указания. Эренбург утверждает, что сначала шла речь о том, чтобы написать: Фадеев застрелился в состоянии запоя. «Между тем писатели знали, что последний месяц он не выпил ни одной рюмки; некоторые запротестовали, М. С. Шагинян куда-то звонила, угрожала, что последует примеру Фадеева», — пишет Эренбург. Запой вычеркнули, алкоголизм в медицинском заключении оставили. Документ этот — оскорбительный и лживый — сыграл большую роль в последующем распространении мифа о чудовищном пьянстве Фадеева.

Казалось бы: спрятали письмо — и хватит. Сам Фадеев свои разногласия с высшим руководством на публику не выносил. Был ли необходим такой некролог? Может, боялись, что письмо каким-то образом уйдет в народ, и работали на опережение? Мол, разве можно принимать всерьез предсмертную записку алкоголика, допившегося до белой горячки… Или не было никакого расчета — а просто Хрущев обиделся и в сердцах ударил по умершему? Пишут, что на похоронах писателя он бросил: «Стрелял не в себя — в партию». Обвинение более чем серьезное.

Никита Сергеевич деятелей культуры не расстреливал, но часто вел себя с ними по-хамски — вспомнить хоть историю с Пастернаком, хоть ругань в адрес Вознесенского и художников-абстракционистов… Впрочем, похоронили Фадеева по высшему разряду: некролог в «Правде», Новодевичье кладбище (а могли ведь, исполнив волю покойного, положить рядом с мамой).

Важная составляющая фадеевской драмы — здоровье.

Даже не алкоголизм как таковой — иные пили не меньше, а то и больше. Да и перед смертью Фадеев длительное время не пил совершенно.

Он не сделал бы и трети того, что сделал, будь он беспробудным пьяницей. Да, пил, да, срывался, да, лечился — но это беда многих.

Другое дело, что нервы его в последние годы никуда не годились: Фадеев страдал бессонницей, пил нембутал, даже находился под наблюдением психиатра… А ведь еще недавно это был здоровый, крепкий мужчина.

Эренбург: «Александр Александрович был человеком крепчайшим; много ел, много пил; мог пробежать десяток километров; просиживал ночи на заседаниях, и все проходило бесследно. Только в последние годы нервы его начали сдавать».

Яшин: «Мы купались вместе в Переделкинском пруду. Не помню случая, чтобы Фадеев забредал в воду постепенно, оглядываясь и подрагивая, как делают другие, — нет, он кидался в воду сразу, сколь ни была она холодна. Опытный пловец, атлетически сложенный…»

Колосов: «В годы молодости Фадеев приглашал меня зимой в Сокольники ходить на лыжах. Лыжник он был, мало сказать, отличный. Трудно передать легкость и гибкость его движений и вместе с тем какую-то чарующую прямизну его будто вылепленной из одного куска статной фигуры, с чуть поднятой головой и обращенным вдаль взглядом».

Николай Тихонов: «Высокий, подтянутый, ловкий в движениях, он был по-хорошему весел, в нем не было того темного напряжения, которое временами делало его мрачным и раздражительным. Ему шел сорок шестой год, но он выглядел гораздо моложе своих лет. Он походил на джигита…»

Виктор Важдаев: «Фадеев обожал бороться… Я сам наблюдал однажды… как он долго боролся с Нилиным. Вот это была борьба! Они оба, высокие и большие, схватывались и падали, дышали, как звери, громко, с присвистом, а я, забывая, что все это шутка, бегал вокруг них, не в силах их расцепить».

Антал Гидаш, сам атлет и борец, в Севастополе на Приморском бульваре выжимавший до конца силомер и одолевавший местных моряков, не мог справиться с Фадеевым: «У меня уже пот струится с лица. А у него лицо сухое, только совсем красное. И вот я на полу. Фадеев надо мной. Я чувствую его жаркое дыхание. И раздается знакомое: „Ха-ха-ха!“ Победил».

Либединский: «Он был очень вспыльчив, и при его большой физической силе это, казалось бы, должно было повлечь за собой драки и скандалы; по силам, отпущенным ему природой, он мог бы легко изувечить противника. Но я не помню ни одного случая, чтобы даже в состоянии крайнего аффекта он употребил свою силу во зло».

В последние годы здоровье Фадеева стало ухудшаться. Под конец он уже почти не выходил из больниц.

В 1945 году пишет жене: «Я очень плохо сплю и превратился в сомнамбулу».

В апреле 1948-го — Исаковскому: «Я сейчас лежу больной сердцем…»