«Наша кавалерия, — приказывал Суворов, — когда опровергнет неприятельскую и встретит позади ее линию пехоты, без малейшей остановки должна ее прорубить», даже если за ней стоит третья неприятельская линия! «Когда, проколов неприятельскую линию пехоты, повстречались со скачущей на нее неприятельской конницей, то всю ее так же поспешно атаковать и прокалывать! Так делать и с иными линиями».

При атаке русской пехоты на польскую, увидав, что за ней в резерве есть конница, русская кавалерия должна, на всем скаку проскакав через свою пехоту, «сколько успеет в карьере кончить неприятельской пехоты» и «врубиться в неприятельскую конницу». Кавалерия должна «проворно на карьере» прорубать даже густую толпу неприятелей и, не теряя темпа, «построив свою линию», срубать все позади нее.

Такое кажется фантастикой сегодня и казалось сказкой современникам полководца. Он сам в диспозиции ко второму поиску на Туртукай писал, что в 8-рядную колонну русской пехоты ни одна конница врубиться не сможет — лошади не пойдут. Считалось, что кавалерия просто не может пробить плотный пехотный строй, не разбитый артиллерией, даже в 2–3 шеренги, как в каре. При Бородино и Ватерлоо огромная масса тяжелой кавалерии Наполеона так и не сумела прорвать тонкие каре русской гвардии и англичан. У Суворова эскадроны должны были «прокалывать» все!

Генерал-аншеф требовал, чтобы на учениях «кавалерия, приученная к крестной рубке (на обе стороны. — Авт.), проезжала насквозь на саблях другую линию кавалерии, или спешенной, или пехоты, под пальбой этих последних, дабы кони приучены были к огню и дыму, как и к блеску холодного оружия, а седок к стремени и поводьям». Он не шутил, требуя от своей регулярной кавалерии действовать, как всесокрушающий таран.

Кавалерия брала батареи и незамкнутые с тыла полевые укрепления. Только там, где кони действительно не могли пройти, на штурм укреплений шла пехота в штыки. Конница добивала неприятеля, организуя преследование так, чтобы он ни в коем случае не мог отдышаться и построиться вновь, сделав первое его побиение напрасным. Пехота должна была как можно скорее, не теряя строя, следовать за кавалерией, чтобы при необходимости поддержать ее.

Даже иррегулярные казаки, появившись у неприятеля в тылу, могли вызвать у него «большое замешательство». Именно лихой атакой с тыла следовало брать защищенные пушками мосты, плотины, тесные выходы из леса или ущелья. Вообще «всякое дефиле, огражденное пушками», следовало «атаковать в крайности, а лучше обходить и отрезать». Неприятеля, оказавшегося в тылу у русских, следовало не опасаться, а быстро разбить частью резерва или второй линии, сообразно его силам.

Атаковать неприятеля, даже занявшего в малом числе неукрепленную деревню, Суворов приказывал неожиданно, на рассвете или ночью, в идеале предварительно окружив. Впрочем, «сюрприз — нечаянное нападение — …у искусного военачальника бывает днем».

Помимо частых строевых упражнений пехоты и конницы приказ обязывал учиться экономить заряды, чтобы сохранять имевшиеся в подсумке боеприпасы на три дня и в атаке всегда иметь пулю в стволе. Суворов вовсе не запрещал стрелять, как поверхностно толкуют его требования историки. Он требовал целиться и попадать.

«Исправная стрельба в мишень, — гласит отданный в Польше приказ, — великой важности: умножает гибель неприятеля и отвращает в действии лишнюю трату патронам. Здесь коннице лучше стрелять на скаку» — действие, требующее от всадников хорошей тренировки.

«Приказ сей да будет читан всем нижним чинам!» — передал в войска генерал-поручик Павел Сергеевич Потемкин, прекрасный военный, верный помощник Суворова при взятии Измаила и спасении Польши. «Правила на всякое приуготовление и на случай сражения от его сиятельства господина главнокомандующего предписаны. Должно их затвердить всем господам штаб- и обер-офицерам и внушить нижним чинам и рядовым, чтоб каждый знал твердо ему предписанное».

Так, прямо на марше, из разрозненных отрядов, батальонов, эскадронов и полков формировались непобедимые «чудо-богатыри». Они учились на ходу, с примкнутыми штыками и повешенными через плечо подсумками с патронами. «Легко в ученье — тяжело в походе, — гласил приказ, — тяжело в ученье — легко в походе».

От себя Потемкин раскрыл один пункт приказа — о достойном поведении солдат в чужой стране. Суворов писал: «В поражениях сдающимся в плен давать пощаду. Во всех селениях вообще, где неприятель обороняться будет, естественно должно его кончить в домах и строениях. Крайне остерегаться и от малейшего грабежа, который в операциях есть наивреднейший! Иное дело — штурм крепости. Там, по овладении, с разрешения, сколько-то времени законная добыча, подобно тому, что до неприятельского лагеря, по его овладении».

Павел Сергеевич счел, что в стране, где одни встречают русских хлебом-солью, а другие в них стреляют, надо донести до солдат эту мысль яснее.

«Строжайше рекомендую всем господам полковым и батальонным начальникам внушить и толковать нижним чинам и рядовым, — написал он, — чтобы нигде при переходе местечек, деревень и корчем ни малейшего разорения не делать. К продовольствию войск съестное будет взято по учреждению. И если выше сего сказано, чтоб мстительно наказывать военных поляков и вооруженных обывателей, то напротив того, пребывающих спокойно щадить и нимало не обидеть, чтобы не ожесточить сердца народа и притом не заслужить порочного названия грабителей».

К сражению 6 сентября 1794 г. с 16-тысячным корпусом генерала Сераковского Суворов имел уже около 13-ти тысяч солдат, включая обозных и кашеваров. «Сей мятежнический корпус, — отметил Александр Васильевич уважительно, — состоял из лучших их войск, знатной части старых коронной гвардии и иных полков, исправно обученных», при 28 пушках.

Сераковский умело расположил войска, имея за спиной каменный Крупчицкий монастырь, на флангах — лесистые возвышенности, а перед фронтом — прикрытую пятью батареями топь. Суворов атаковал под шквалом картечи через болото: час длился этот убийственный переход. Но, с полководцем в первых рядах, солдаты прошли сквозь огонь, ударили в штыки, с флангов налетела обошедшая поляков конница.

Тем не менее Сераковский сумел выдержать десятичасовое сражение и спасти часть своего корпуса. Только через два дня, под Брестом, Суворов настиг и в труднейшей местности наголову разбил вызывающего восхищение противника. Сераковский и его товарищ Понятовский, потеряв войско, знамена и 28 пушек, ушли с 4 офицерами и не более 70 здоровыми солдатами. «Помогать раненым полякам!» — приказал Суворов на скаку, спеша догнать и разбить еще не сложившие оружие части повстанцев. «Следующие два дня, — отметил он в рапорте, — пехота и казаки стреляли и кололи несдающихся, скрытых в лесах и топких местах».

Сдавшихся и обещавших «жить в своих домах спокойно» Суворов отпускал. Разбив еще один корпус повстанцев, полководец 6 октября объединил под своим командованием уже 25 тысяч солдат и поспешил спасать Варшаву, не дожидаясь ни пруссаков, ни австрийцев. «К содействиям на пруссаков надежды нет, — писал он командующему в Польше Репнину, — австрийцы малосильны» (Д III. 402).