Она так небрежно, походя упоминает об этом, что кровь стынет в жилах. Неужели она только что призналась… в убийстве?

– А потом я встретила твоего отца, – мягко, почти задумчиво произносит она, и все мысли тут же вылетают из головы. – Он был нежным и любящим мужем и души не чаял во мне и моих детях. Почти так же, как и в своей дочери-полукровке. Однако вскоре стало ясно, что дочь для него превыше всех. И девчонка наслаждалась таким вниманием. При каждом удобном случае она вновь и вновь затмевала моих дочерей. Всегда играла на пианино и пела, чтобы снискать похвалы. Лишь я одна понимала, чем на самом деле была ее мерзкая магия фейри. Чумой, заразившей наш дом.

Я тяжело сглатываю. Легкие словно сжимаются, и дышать удается с трудом.

Мачеха трясет головой, будто бы пытаясь прояснить мысли, и голос ее становится более резким.

– Это ты виновата. Во всем твоя вина. – Я жду, что она вспомнит тот вечер, когда я пела, но слышу совсем другое. – Когда твой отец впервые увидел, как я ударила тебя, он вычеркнул нас из завещания и вписал новые условия. Он даже угрожал мне разводом. Я испугалась за своих дочерей, за наше будущее и разозлилась на Терренса.

Должно быть, именно в тот единственный раз Клара и видела отца расстроенным.

Вздохнув, мачеха опускает глаза и прижимает ладонь к груди, по щеке ее скатывается слеза. Немного помолчав, она вдруг роняет руку обратно на сиденье и стискивает пальцы. Когда она поднимает голову, во взгляде читается стальная твердость.

– Тебе ведь обязательно было играть в тот вечер? – От этих слов я напрягаюсь. – Твоя песня пробудила во мне демона, – сквозь зубы цедит она. – Я бы никогда так не сделала, если б не твоя темная магия.

По спине пробегает холодок, от ужаса сводит живот.

– Что вы сделали?

– Это все ты, мерзкая девчонка! Ты сыграла ту песню и использовала на нас грязную магию!

На меня накатывают воспоминания, и вместе с ними из груди рвутся рыдания.

Звон посуды.

Безжизненные глаза отца.

Он хватается за сердце…

Я закрываю глаза, чтоб избавиться от видений, но перед мысленным взором вновь и вновь встает та же картина.

Звон посуды.

Звон…

Посуды…

Чайных чашек…

Я резко распахиваю глаза, внезапно осознав, что случилось.

– Вы ведь отравили его, верно? – Голос звучит едва ли громче шепота. – Как предыдущего мужа.

– Нет…

– Мы пили чай, когда я играла. И последнее, что я помню, – как он смотрел на меня поверх своей чашки.

– Ты ошибаешься!

– Вы отравили моего отца, когда я играла на пианино! – Голос мой походит на рык. – И обвинили в этом меня!

– Ты заставила меня, – поспешно оправдывается мачеха. – Ты во всем виновата. Если бы твоя песня не усилила мой гнев, я бы никогда этого не сделала. Я ведь только тем утром узнала, что он изменил завещание. Как мне было не злиться?

– Никто не заставлял вас добавлять цианид ему в чай! – бросаю я. – Да и вообще – с чего бы вам носить его при себе?

– Только для самозащиты. С тех пор как второй муж…

– Это не оправдание. Вы убили моего отца!

– Нет! Это ты виновата!

Зрение подергивается странной фиолетовой дымкой, тело будто затопляет стремительный поток, проникая во все клеточки и вместе с кровью струясь по венам. Я словно становлюсь легче. Волосы взлетают с плеч, и вокруг меня поднимается легкий ветерок, исходящий откуда-то… изнутри. Я зависаю над сиденьем, с трудом осознавая, что происходит.

Мачеха, широко раскрыв глаза, вжимается в спинку сиденья.

– Эмбер… – выдыхает она.

– Вы это сделали! – Похожие на рык слова срываются с губ подобно штормовому ветру, а потом превращаются в крик, сменяющийся песней.

Карета разлетается на куски.

Франко

Мы с Никсией летим над дорогой, ведущей на восток от дворца. Оба в неблагих формах – рядом с вороном несется призрачный поток ветра. Несмотря на родство, в неблагих ипостасях мы совершенно разные. Меня легко можно принять за обычную птицу, тогда как в облике сестры нет ничего безобидного. Бесформенное, бесплотное тело, красные глаза и острые зубы прекрасно нагоняют страх, обеспечивая ей эмоциональную подпитку. Я с детских лет завидовал ее устрашающей неблагой форме, ведь мне, чтобы напугать, надо накинуть на себя чары. Кстати, они почти наготове. Сомневаюсь, что при виде Маруса смогу сдержать ярость.

Сестра сказала, что, вероятнее всего, он направится прямиком к собору Сан-Лазаро, и благодаря ее подсказке мне намного быстрее удается найти энергетический след Эмбер.

С каждым взмахом крыльев я все сильнее ощущаю ее энергию.

– Она близко, – сообщаю Никсии.

– Помни, спешка ни к чему. – В ее голосе звучит предостережение.

– Постараюсь, – бормочу я.

След Эмбер внезапно меняется, наполняясь цитрусом, розой и ветром. Даже в виде ворона я чувствую холодок, пробегающий по основаниям перьев.

Я знаю, о чем говорит эта энергия.

Эмбер поет.

Но вскоре ее эмоции снова меняются. Она уже ближе. Почти рядом, я чувствую ее энергию практически возле себя. Крылья вспарывают воздух, все быстрее неся меня вперед.

Через несколько минут я замечаю впереди на дороге темное пятно. Карета.

И снова энергия меняется, магия Эмбер выплескивается вновь. Но на этот раз в ней сквозит глубокая нотка печали. Горе.

Затем гнев.

Карета словно подергивается рябью. Я ощущаю яростный порыв ветра и на мгновение застываю, пытаясь удержаться на месте. Когда ветер немного стихает, я вновь бросаю взгляд на карету… вот только ее больше нет. Там, где она стояла, над дорогой клубится вихрь из мусора и деревянных обломков.

Мы с Никсией устремляемся вперед и, оказавшись ближе, начинаем снижаться. Сердце бешено колотится в груди, но потом сжимается, когда картина становится четче.

От кареты остались лишь щепки, мчащиеся по воздуху в стремительном вихре, внутри которого застыли две фигуры.

Эмбер!

Она стоит в самом центре. Напротив нее на земле, зажав уши руками, съежилась незнакомая мне женщина. Я бросаю взгляд на дорогу. Слева, пригнувшись как можно ниже, человек в форме кучера пытается убраться подальше от перепалки. Четыре лошади, по-прежнему в упряжке, галопом несутся к лесу. Справа я замечаю брата Маруса и двух девушек, бывших горничными Эмбер.

Рядом со мной раздается голос Никсии.

– Ты знал, что она способна на такое?