— Да, как всегда, — сказал я. — На банк Кокса.

Потому что Том всегда оплачивал венок и даже сам посылал мне открытку, чтобы напомнить о дате.

— В этом году все подорожало, — сказал я. — Из-за погоды.

Мы с продавцом были старые друзья.

— В прошлом году счет был на три фунта восемь, — сказал он, — а букет всего на полторы гинеи.

— В прошлом году в счет вошли расходы на гостиницу, — сказал я, потому что всегда очень следил, чтобы у нас с Томом все было по справедливости. — В прошлом году там, где я жил, разбили два оконных стекла, и это обошлось в девять шиллингов и шесть пенсов.

— Неужели в гостинице потребовали плату за стекло?

— Собственно говоря, я тогда жил не в гостинице, а в моей мастерской, но это произошло как раз в годовщину и поэтому вошло в расходы. По-моему, все по справедливости.

— Да, сэр. Вполне.

И он дал мне гинею сдачи. Поэтому я поехал на кладбище на такси. Том любит, чтобы годовщину отмечали честь по чести.

И когда, налюбовавшись могилой, как всегда убранной маргаритками, и перечитав надпись, я вспомнил Рози и какой удивительной женщиной она была — снаружи бронза, сдобное тесто внутри, — я поднял глаза и на дорожке увидел Сару. Она была в своей допотопной черной накидке и в пунцовой шляпке, отделанной темно-лиловыми фиалками, а в руке держала букет из ноготков и астр.

Сара успела заметить меня и теперь явно боялась подойти. Покачивалась из стороны в сторону, перебирала ногами, но ни на шаг не приближалась. Она даже было повернулась, чтобы уйти, но все же взяла себя в руки и, сделав над собой усилие, двинулась вперед, как и положено старой гвардии.

— Ах, Галли, — сказала она, тяжело дыша. — Вот уж не ожидала встретить тебя здесь.

— Иначе ты не пришла бы сюда, ворюга. Как поживают мои картины?

— Ах, Галли, как тебе не стыдно. Я вовсе не хотела тебя обманывать. Просто на меня что-то нашло. Знаешь, как бывает со старушками. Вдруг показалось, что у меня отнимают последнее воспоминание о моей молодости.

— Зря я не попросил полицию вернуть мне мою собственность.

— Вот уж не знаю, твою или твоих кредиторов. Или, может, мистера Хиксона?

— Ты готова отдать мою картину кому угодно. Только не мне.

— Нет, Галли. Вовсе нет. И ты это знаешь. — Сара пришла в возбуждение, нос у нее стал пунцовым — верный признак, что, в виде исключения, она говорит правду. — Уж лучше тебе, чем кому-нибудь другому. Хоть сейчас.

От этих слов сердце мое затанцевало, как балерина, а венок тамбурином заходил в руке.

— Что? — сказал я. — Ты согласна отдать мне картину?

Триста соверенов блеснули в воздухе, как кони Феба. А за ними, как цыганский возок, пронеслась часовня.

— От всей души, если бы могла, — сказала Сара. — Но сейчас Байлз забрал ее к себе. Запер в своем сундуке. Он забрал все мои вещи, даже маменькину Библию. Он говорит, она очень ценная, и когда его выгонят на пенсию, эти деньги пойдут нам на жизнь и на похороны.

— Ценная? Что ценная?

— Библия. Он говорит, она старинная и стоит сто фунтов. Хотя я-то знаю, что маменька купила ее всего за двенадцать шиллингов и шесть пенсов в Обществе защиты животных. Но Байлз уверен, что все Библии невесть сколько стоят.

— А моя картина, Сэл?

— Он говорит, ей цена — пять тысяч фунтов. Только он не хочет сам продавать. Из-за полиции. Он говорит, что когда мы получим за нее такую уйму денег, в полиции непременно решат, что мы ее украли.

Я чуть не стукнул венком о землю. Бог свидетель, я способен многое вынести от буржодуев, но я совершенно не переношу их манеру оценивать картины. Либо они ничего не стоят, либо уж тысячи.

— Бог мой, Сара, — сказал я, — пять тысяч за эскиз? От силы пятьдесят фунтов. Нет, если ты хочешь отложить деньги на похороны, втолкуй своему Байлзу, что я единственный человек, который может сбыть эту мазню за шедевр.

— А сколько она на самом деле стоит, Галли?

— Я же тебе говорю, если бы я подписал ее да почистил немного, можно сбыть за пятьдесят, то есть пятьдесят фунтов, другу, и то он возьмет ее скорее из добрых чувств ко мне, чем по деловым соображениям.

— Мне думается, что теперь, когда я выставлена в галерее Тэйта, картина стоит больше, чем ты говоришь.

— Ты в Тэйте? Ах, ты имеешь в виду картину Хиксона?

— Говорят, она стоит тридцать тысяч фунтов.

— Будет стоить. Лет через сто. А сейчас разве что тысячи две.

— Байлз смерил ее на глаз. Пять на восемь. А та, что у меня, — три с половиной на два. Примерно шестая часть. Конечно, я знаю, картины ценятся не по величине.

— Отнюдь не по величине. Как и женщины. Иногда за большую дают меньше.

— Ах, Галли! Я с радостью вернула бы тебе картину. Хоть сейчас. Даже за те деньги, что ты назвал. Тридцать гиней. Хотя мне это в обрез на похороны. А все потому, что эта гадина Дорис обчистила мой корсет. Нет, ты подумай, какая мерзавка — обречь женщину, свою же сестру, на нищенские похороны, на то, чтобы ее закопали в землю, как падаль. Послушай, как ты держишь такой красивый венок? На нем же ни одного цветка не останется.

Я приподнял венок и взял Сару под руку.

— Пошли, старая, мы забыли, где мы, и забыли о Рози.

— Мне совестно, когда я смотрю на твой венок, — сказала Сара. — Он, верно, стоит не меньше двух фунтов.

— Для Рози не жалко.

— Ах, Галли, Рози всегда нравилась тебе больше, чем я.

— Нисколько. Тебе я с удовольствием носил бы венки за пять фунтов. Были бы деньги! Живые розы с шипами.

— Ты весь в этом, Галли.

— Чем красивее роза, тем острее шипы, Сэл. Что ты собираешься делать с твоим букетиком? Его нужно поставить в вазу.

— В вазу? Я как-то не подумала о вазе. Прошлый раз я приносила горшок с нарциссами. Я впервые пришла на могилу Рози в годовщину ее смерти. Как-то не получалось. Вот на похоронах я была.

— И мы распили с тобой пинту пива.

—Да, да, ты же тоже присутствовал на похоронах. И понятно: Рози всегда была твоей симпатией.

Я промолчал, чтобы не сказать лишнего.

— У нее были неплохие ноги, — сказала Сара, в глазах ее что-то мелькнуло, какое-то воспоминание. — Конечно, если кому такие нравятся, как бутылки горлышком вниз. И волосы были ничего. Я говорю о цвете, а так жидковаты.

— В караулке у сторожа, наверно, есть вазы.

— Да, наверно. Схожу-ка я за водой для астр. Правда, им не сравниться с твоим венком. Но Байлз их специально вырастил.

И мы пошли потихоньку в караулку, где садовник держал цветочные горшки и жестяные вазы для посетителей и где стояла колонка. Я стал выбирать для Сары вазу без дырки.